Читать книгу "Путин, учись у Сталина! Как спасти Россию - Дмитрий Верхотуров"

В-третьих, еще на стадии следствия распалась еще одна версия, выдвинутая подсудимыми, о которой говорил в своей речи Гринько: «Вот почему перед гласным судом Советского Союза они не посмели поддержать пущенную ими на предварительном следствии версию и изображать из себя защитников народного хозяйства, рыцарей народного хозяйства, которые пошли на борьбу, чтобы вырвать хозяйство из рук большевиков и передать его в более умелые руки»[17].

Подсудимые заявляли, что они не верили в эффективность советского хозяйства и потому стремились обеспечить возврат Донбасса в руки старых владельцев путем предоставления им концессий, чтобы обеспечить более быстрое восстановление угольной промышленности. Однако на деле в 1928 году добыча угля в Донбассе на 25 % превысила довоенный уровень, и этот довод не мог приниматься всерьез.

Наконец, в-четвертых, разница между халатностью и экономической контрреволюцией (в формулировке части второй ст. 58—7 УК РСФСР) была не столь велика, и действия можно было трактовать и так, и эдак, в зависимости от многочисленных обстоятельств, показаний подсудимого и свидетелей. Скажем, в случае с Бабенко суд мог решить, что затопление работающей шахты было халатностью только в том случае, если бы не было совершенно никаких показаний, указывающих на его связь с белогвардейцами и бывшими собственниками, а также не было бы никаких свидетельств, доказывающих вредительский умысел этого решения.

Потому решение Генеральной прокуратуры РФ о реабилитации всех подсудимых по Шахтинскому делу нельзя признать достаточно обоснованным. Во всяком случае, далеко не все подсудимые были совершенно невиновны.

От Шахтинского дела к процессу «Промпартии»

Несмотря на то что Шахтинское дело напрямую не связано с процессом «Промпартии», тем не менее есть несколько ниточек, которые тянутся от первого процесса ко второму.

Одним из подсудимых в Шахтинском деле был Л. Г. Рабинович. До революции он был крупным инженером в угольной промышленности, предпринимателем и владельцем шахт, в частности строил знаменитую шахту «Центральное-Ирмино», на которой потом работал А. А. Стаханов. В 1917 году возглавлял правление Донецко-Грушевского общества каменноугольных и антрацитовых рудников, то есть был хорошо знаком со всеми основными инженерами и владельцами этого общества. В 1920 году работал в Главугле, в 1921 году работал в комиссии В. Д. Данчича по восстановлению Донбасса, с 1923 по 1925 год работал в Госплане СССР, а с 1925 года в тресте «Донуголь», который затем часто упоминался на процессе «Промпартии» как один из организаторов вредительства в планировании. На момент процесса он был в тюрьме. Умер в 1934 году.

Другой немаловажной ниточкой стал другой инженер, П. И. Пальчинский, арестованный 21 апреля 1928 года в связи с другими вредительскими делами. Обстоятельства его ареста в литературе и публикациях даются как весьма смутные и непонятные. Его обвиняли в создании «Союза инженерных организаций» (неизменно трактуемого, как никогда не существовавшего) и 22 мая 1929 года его приговорили к расстрелу по обвинению во вредительстве в золото-платиновой промышленности и на железнодорожном транспорте. На момент процесса «Промпартии» он был уже расстрелян. Многие подсудимые на процессе «Промпартии» указывали на Пальчинского как на врага Советской власти, как на сторонника экономического саботажа, иностранной интервенции и главного организатора вредительства. Впрочем, биография Пальчинского не оставляет сомнений в его антисоветских настроениях. Как ни странно, оба процесса связаны между собой и столь известной фигурой, как Е. В. Грум-Гржимайло – известный инженер-металлург. Во время Шахтинского дела, в июне 1928 года, он направил начальнику Главметалла ВСНХ СССР В. И. Межлауку заявление об отставке с поста председателя Научно-технического совета ВСНХ. В нем он выступает против марксизма и считает все обвинения во вредительстве надуманными: «Нашлись продажные души, которые, вводя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут производить, находясь на службе большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег и только. Настоящее, подлинное вредительство есть легенда, а имел место только шулерский прием. Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности, взяли под подозрение всю интеллигенцию, арестовали множество инженеров, возбуждают серию дел»[18].

Долгое время считалось, что это заявление Грум-Гржимайло является одним из доказательств невиновности осужденных по Шахтинскому делу или указывает на это. Однако есть два интересных момента. Это заявление в том же году было опубликовано в парижском эмигрантском издании «Борьба за Россию» в № 106 за 1928 год. Сам стиль этого заявления позволяет думать, что оно писалось в расчете на публикацию. Когда профессор Н. Ф. Чарновский показывал об обстоятельствах своего вступления во вредительскую организацию, он заявил, что участвовал в собраниях и заседаниях: «Прежде всего в кабинете Хренникова в ВСНХ собирались металлисты, члены президиумов всех наших 3 советов; следовательно, тут были Гартман, и К…, и Милюков; бывали Жданов, Грум-Гржимайло, покойный ныне»[19].

То есть этот известный горный инженер также посещал собрания, на которых принимались решения об организации вредительства в металлургии. Чарновский описывал свое участие в собраниях с мая 1927 года, за год до Шахтинского процесса. Это показание заставляет предположить, что в заявлении Грум-Гржимайло были некие дополнительные мотивы и попытка выгородить подсудимых.

В выступлении на II пленуме Северо-Кавказского комитета ВКП(б), посвященном Шахтинскому делу, ответственный за расследование Е. Г. Евдокимов довольно откровенно поведал, что ОГПУ давно установило контроль агентуры за старыми инженерами и бывшими собственниками, работавшими в советских органах[20]. Было установлено, что ряд инженеров поддерживали связи с бывшими владельцами. До лета 1927 года не было тревожащих признаков, и только изменение политической ситуации, разрыв дипломатических отношений с Великобританией и угроза войны заставили ОГПУ действовать. Хотя, конечно, Евдокимов был не вполне прав, признаки антисоветской деятельности отмечались и ранее.

Обычно в литературе все это дается в крайне искаженном виде, мол, в ОГПУ прицепились к мелким недостаткам и раздули из них дело. Однако это заявление Евдокимова позволяет сказать, даже не имея доступа к документам по делу, что главным каналом сбора информации была агентурная сеть ВЧК и ОГПУ, развернутая в Донбассе. Она стала формироваться еще в первые месяцы после освобождения от белогвардейцев и со временем охватила все предприятия и организации угольного бассейна. Это неудивительно, учитывая, что Донбасс имел исключительное положение в хозяйстве.