Читать книгу "Тайна подземного королевства - Кэтрин Фишер"

Он смотрел на людей, люди — на него. Во взглядах Роберту почудилась тревога. Он на шаг отодвинулся от пришельца.

— Скажи нам свое имя, — попросила девушка.

Человек вздрогнул, посмотрел на траву — на крохотные растения, пробившиеся из земли у подножия камня.

— У меня много имен, — произнес он. — Зовите меня, например, Вязель.

— Это не то слово, которого мы ждали.

— Слово? — Спокойные глаза незнакомца задумчиво разглядывали девушку.

Она нетерпеливо вскинула голову.

— Разве не знаете? Девятерым из нас приснилось по одной букве. Или явилось другим образом — в пепле костра, в завитках деревьев. Мы сложили их, переставляли то так, то эдак. Они соединились в слово. Если вы и есть тот, кого мы ждем, вы должны знать его.

Вязель вздохнул. Он промок до костей и дрожал всем телом, обхватил себя руками, его волосы и куртка полоскались на ветру.

— Да, я его знаю. Это слово и стало причиной того, почему я явился, почему вы все собрались здесь. Это слово — оно несет в себе и время, и место, и угрозу. — Он обвел взглядом всех, и Роберта тоже, и темноту, сомкнувшуюся позади камней. Потом устало произнес: — Давайте пойдем куда-нибудь туда, где посуше.

— Сначала мы должны убедиться, — настаивала девушка. Никто не двинулся с места, не разомкнул пальцев. По шее Роберта стекали безжалостные капли дождя.

Незнакомец закашлялся.

— Поэтам ведомо, что слова бывают обманчивы. — Он поднял голову и с усилием выпрямился. — А слово, которое вы хотите услышать, — тихо промолвил он, — вот оно: Даркхендж.

N. НИОН — ЯСЕНЬ

Он назвал меня по имени. Хлоя. Ума не приложу, откуда он его знает. Здесь нет дня и ночи, но он всё равно поддерживает ход часов, и еда на столе то появляется, то исчезает. Иногда на тарелках лежит лосось, иногда — лесные орехи или яблоки. Где-то в глубине здания поет птица — мне кажется, я слышала ее, но никак не могу отыскать.

Стены не такие уж и толстые. По ним царапаются деревья. Деревья, как живые, карабкаются по камням, взбираются на крышу, и два окна, которые я видела раньше, уже заросли наглухо, опушались густой листвой.

Мне кажется, деревья приводят его в ужас.

Я спросила его об этом. Он не ответил.

Но, сдается мне, ему страшно.

Не печальтесь о своей добыче.

Хоть я и слаб,

Мои слова творят чудеса.

Книга Талиесина

Роберт тихо вошел и закрыл дверь. Вкатил велосипед в гараж, потом прошел в кухню и открыл холодильник. После долгого пути домой — а ехать приходилось против ветра — у него колотилось сердце, он промок и дрожал. Налил себе апельсинового сока, залпом выпил, прислонившись к раковине. Часы показывали 8.35 вечера.

В кухне было тихо. По подоконнику стучал дождь. Сквозь дверцу у пола вошел полосатый кот Оскар, увидел свою миску пустой и воззрился на Роберта гневными зелеными глазами. Роберт не выдержал, отыскал банку и положил в миску кошачьего корма, потом, поднимаясь по лестнице, услышал, как в двери щелкнул отцовский ключ.

— Что с тобой стряслось? — в изумлении замер на пороге Джон Дрю.

— Промок. Ехал на велосипеде.

— Только что вошел?

Роберт кивнул. Отец уселся на стул и развязал галстук.

— Поесть, наверное, нечего?

— Еще не смотрел.

— Почта?

— На столе.

Поднявшись наверх, Роберт вымылся и переоделся, бросил мокрые джинсы поверх грязного белья в корзине. Его скопилось так много, что крышка не закрывалась. Чем Мария занималась целый день? Что оставила на ужин? На прошлой неделе она страшно обиделась на отца, хотя, делая замечание, он был весьма тактичен. «Я из Неаполя! — бушевала она. — Я знаю толк в итальянской кухне! А вы что понимаете, а?»

Отец был вынужден признать, что ничего не понимает, абсолютно ничего, но было уже поздно. С тех пор она кормила их скучнейшими английскими блюдами: отварной рыбой и жареной картошкой, убийственным бифштексом и почками. Но ее припадки гнева редко затягивались больше чем на неделю, так что сегодня, может быть, им перепадет пицца. Про ее пиццу слагались легенды.

Он спустился на кухню, его встретил отец:

— Сегодня лазанья. Мы прощены.

Роберт пожал плечами. Он уже ел лазанью на обед в пабе, но ничего не сказал.

Горела духовка; вкусные запахи напомнили Роберту о том, что час уже очень поздний. Он накрыл на стол.

— Как прошел день? — спросил отец.

Роберт не знал, что сказать.

— Так себе. Сделал несколько неплохих зарисовок в Эйвбери. Потом пошел дождь.

— Как Дэн?

— Сходит с ума. Возомнил себя рок-звездой семидесятых годов.

Отец рассмеялся, заглянул в духовку.

— А у тебя? — пробормотал Роберт.

— Были нудные технические неполадки со сценой. Завтра должна пройти гастрольная постановка оперы «Тоска», а у них крепостные стены слишком велики для нас. — Он обернул руки чайным полотенцем и поставил па стол горячие тарелки. — Совсем завяз.

За ужином между ними, словно цветы в вазе на столе, стояло невысказанное имя Хлои. Оно застряло в горле у Роберта, как неразжеванный кусок. Ужин прошел в полном молчании, потом они сложили тарелки в раковину. Отец включил новости, а Роберт поднялся наверх. Дверь в комнату Хлои была приоткрыта.

Он заглянул.

Ее комната всегда стояла закрытой.

Может быть, там прибиралась Мария, хотя ей этого не разрешалось. Эту комнату нельзя было трогать. Так решила мать.

Роберт толкнул дверь, очень осторожно, и она открылась, знакомо скрипнув нижней петлей. Он вошел.

В комнате сохранился ее запах. Приторные духи, которыми она щедро поливалась, и он всегда ворчал, потому что кашлял от них. На диване уютно расселись лохматые игрушки, стены были аккуратно увешаны плакатами молодежных групп, уже выходящих из моды. В шкафу лежала ее одежда, но туда он не стал заглядывать. Существуют пределы, которые он никогда не переходил. На двери висел ее школьный портфель. В нем лежали ее учебники, тетрадки с задачами и сочинениями. Ее никудышные рисунки.

Слишком аккуратно для тринадцатилетней девчонки. До трагедии комната корчилась в судорогах, одежда то раскидывалась ворохами по стульям, то исчезала, раскрывались и закрывались дневники и газеты, закладки путешествовали по книгам взад и вперед; блестящая косметика и принадлежности для ванны в ярких баночках сначала были новыми, потом открывались, опустошались, густели, выбрасывались; трубно ревели и бренчали компакт-диски.

Теперь здесь стояла абсолютная тишина.