Читать книгу "Томка. Тополиная, 13 - Роман Грачёв"

«Музыкант» отвел взгляд от верхних этажей дома, смерил заказчика тяжелым взглядом и без улыбки переспросил:

– Отработать коньячок? Чего изволите?

– Что-нибудь массовое, народное, чтобы душа развернулась! Как в прошлый раз, помнишь, у Николашки рождение сына отмечали! Или ты еще не выпил нужного количества на выступление?

Петр Аркадьевич приподнял уголки губ.

– Чтобы душа развернулась, говоришь… Знаешь, у иного индивида душа как солнечная батарея: выйдет на орбиту, развернется так, что гуманоидам на Центавре видно. А другой всю жизнь колупается в своей норке, как мышь навозная, собирает крошки, складывает их в ямку, набивает пузо и тоже думает, что у него душа есть. – И он внимательно посмотрел на хозяина гаража.

Повисла еще более нездоровая тишина. Владимир Петрович отвлекся от газетных страниц, глянул на Петра Аркадьевича из-под бровей и едва заметно улыбнулся. Кеша и Саша выглядели озадаченными. Голос подал только виновник торжества. Семенов поставил опустошенный стаканчик, вынул сигарету, закурил и, сверкнув стальным зубом, поинтересовался:

– Ты это о ком?

– Так, о людях.

– О которых?

– О всяких.

Семенов усмехнулся:

– Ну, тогда скажи еще что-нибудь об этих людях, не стесняйся. Красиво калякаешь. Петр Аркадьевич начал тихонько наигрывать музыкальную тему из фильма «Эммануэль».

– Люблю счастливых людей. Иной дуралей не знает, что он дуралей, считает себя центром вселенной и не напрягает нервную систему рефлексиями по поводу чести и совести. Спит спокойно, видит сладкие сны, а утром просыпается и гадит кому-нибудь в душу. Ночью опять спит как младенец, а неудачи свои объясняет чьими-нибудь происками и завистью. Скажи мне, друг Алексей, отчего такая сволочь крепче в этой жизни держится, чем все прочие?

«Эммануэль» все еще застенчиво переливалась в мехах аккордеона, настраивая на лирический лад, но Семенов помрачнел.

– Слышь, мужик, – сказал он, – не грузи, а? У меня сегодня праздник, я пашу как сволочь с утра до вечера, а ты тут с философией своей. – Семенов обернулся к остальным: – Он всегда такой?

Мужчины как один пожали плечами.

– Если пришел, пей молча и радуйся жизни. Не хочешь – вали!

И Семенов снова стал разливать коньяк. Впрочем, на Петра Аркадьевича его выпад не произвел должного впечатления. Бывший преподаватель музыкального училища и дипломант всесоюзных и международных конкурсов по-прежнему пиликал на аккордеоне и смотрел в окна дома.

Следующий заход обошелся без его участия. Семенов из принципа ему не налил, а озадаченный Кеша лишь толкнул в плечо, пробормотав: «Какая муха тебя укусила сегодня, Аркадьич?». Веселье так и не началось. Впрочем, через несколько минут о его гипотетической возможности можно было совсем забыть.

Мужчины тихо переговаривались между собой, обсуждая летние покрышки, лошадиные силы и способы вентиляции гаража, и никто не заметил, что Петр Аркадьевич прекратил играть, опустил аккордеон на бетонный пол и стал напряженно всматриваться во что-то наверху. Он даже вышел из гаража, приложил ладонь к глазам, заслоняясь от света уличного фонаря. Так он стоял несколько долгих секунд, потом тихо пробормотал:

– Вот это номер…

Его услышал только Саша.

– Что там, дядь Петь?

Молчание в ответ. Петр Аркадьевич лишь сильнее сощурил глаза. Затем в какие-то считанные секунды выражение его лица претерпело молниеносные изменения от любопытствующего до испуганного.

– Ах ты ж зараза!!!

Он запрыгнул обратно под крышу гаража.

Через мгновение на капот и лобовое стекло семеновской «тойоты» буднично, без пафоса и особого шума рухнуло что-то тяжелое и длинное. Разбило стекло и частично провалилось в салон. Зрителям этого необычайного зрелища потребовалось время, чтобы распознать упавший предмет.

Сообразив, они присели от ужаса.

– А-а!! – завыл Кеша.

– Ё… твою в три бога душу!.. – выдавил Владимир Петрович, хватаясь за подбородок.

Семенов ничего не сказал – отскочил к дальней стене гаража и стал хватать ртом воздух, как свежий карась на прилавке рыбного магазина.

– Это ж Катерина, – выдавил Саша.

Они еще постояли молча, созерцая кошмарную картину: голова, руки и туловище женщины провалились в салон на пассажирское сиденье машины, рыхлые ягодицы и голые ноги торчали над капотом. Все было усыпано стеклянной крошкой и забрызгано кровью.

– Звоните ментам, – сказал Петр Аркадьевич. Никто не шелохнулся.

Сорокапятилетняя Екатерина Сабитова жила с мужем Павлом. Разница в возрасте – ровно десять лет в пользу его молодости. С ним она никак не могла развестись уже который месяц. Постоянные угрозы со стороны благоверного оставить ее без половины совместно нажитого имущества удерживали от решительного шага. После смерти матери Екатерина продала ее старую двухкомнатную квартиру в рабочем районе, Павел добавил сверху серьезную сумму и купил трехкомнатную в новостройке. Он трудился в крупной телекоммуникационной компании, занимал пост заместителя по коммерции, зарабатывал очень даже недурно, посему не позволял супруге заниматься чем-либо помимо домашнего хозяйства. Детей он ей тоже не подарил, промучив разговорами о необходимости встать на ноги и в итоге оставив ни с чем. Справедливости ради стоит сказать, что врачи и не возлагали больших надежд на ее возрастную беременность, но никто из них не отговаривал и от попыток. Увы, поезд ушел, и в итоге Екатерина осталась одна. В сорок три года она осознала, что впереди у нее будет очень много времени, чтобы казнить себя за развод с первым мужем и увлечение молодым симпатичным любовником Пашей Сабитовым.

Жила семейная пара не сказать чтобы тихо-мирно, но поначалу особых проблем соседям не доставляла. Разве что иногда вечерами Катя колотилась в двери, умоляя позвонить в милицию, «чтобы забрали эту пьяную суку и сволочь», – а так в целом все было вполне ничего. Муженек, отмечавший дома с друзьями очередную победу над действительностью, порой запирал жену в ее комнатушке, не позволяя даже сходить в туалет. Если вместо побед поводом для загулов были поражения, то Екатерине могло достаться и на орехи: по старой русской традиции, о которой упоминал в гараже Петр Аркадьевич, Пашенька отказывался нести моральную ответственность за собственные провалы, предпочитая отыгрываться на других. Синяки и ссадины в «критические дни» мужа частенько появлялись на Екатеринином лице.

Она терпела несколько месяцев, уповая на помощь Господа и участкового милиционера, но в конце концов собрала вещи и умотала, оставив на столе записку, в которой известила своего непутевого о скоропостижном отъезде в деревню к двоюродной сестре. «И оставь себе всё, поганец, черт с тобой!». Взбешенный Пашенька поймал ее на автовокзале, там же в зале ожидания устроил форменный разнос, едва не засветив в глаз, забрал чемодан и, схватив за локоть, поволок в машину. Первая попытка бегства не удалась.