Читать книгу "Что рассказал убитый - Владимир Величко"

— Вроде завтра обещают до плюс сорока в тени, — сказал он негромко и, ругнувшись, вышел на балкон. Ночь была темной, беззвездной и безлунной. Он постоял пяток минут на балконе — там хоть некое подобие ветерка ощущалось. И, глотнув напоследок чай, собрался было идти спать, но во двор их трехэтажек, осветив его ярким светом, заехала машина.

«Скорая помощь», — сразу понял он. — И немудрено! При такой-то жаре… Точно гипертонический криз у кого-то… а то и инфаркт».

Однако это оказался никакой не Криз и тем более не Инфаркт, а господин Перцев собственной персоной. Это он нагло использовал казенную машину в личных целях. Вопреки обыкновению был Перец весьма тих и печален.

— Я так и думал, что ты не спишь, — сказал он Огурцову. — Можно я побуду у тебя?

— Да ради бога. Можешь даже переночевать. Я все равно один.

— Я знаю… Выпить, конечно, не нальешь? — уныло спросил Перчик.

— Почему не налью — вот, пей сколько хочешь, — ответил коллега и протянул ему свою кружку с чаем. Перцев взял и машинально глотнул черное содержимое.

— И как ты такую гадость пьешь? — отплевываясь, спросил он. — Ведь это голимый чифир… Да еще на ночь? Разве так можно? А еще врач! — И, проходя на балкон, сказал: — Кстати, ты мне давно обещал рассказать про это, — и он кивнул на массивную кружку в руке Огурцова, — и поделиться его «полезными» свойствами.

— Обещал — расскажу! Не ложиться же баиньки в потное простынное море.

И когда друзья устроились на балконе, Огурцов начал рассказ:

— Чифир, то есть очень крепкий чай, полезен. Правда, я узнал об этом позднее. А все начиналось так. Я, как ты знаешь, после школы поступил учиться в политех, но быстро и отчетливо понял, что технические дисциплины не для меня, и поэтому бросил институт и подался искать свое счастье в рядах Советской армии, однако в военкомате мне дали от ворот поворот: приходи в мае, когда призыв начнется, а пока водочки на воле попей. Шагом марш, скомандовал старшина, и я пошел работать на стадион — трибуны подметать. Бригада наша состояла из десятка человек разного возраста. И среди них был дядя Саша, мужик уже хорошо под шестьдесят, причем половину из них он отсидел. Был он всегда молчалив и несуетлив. Когда у нас выпадало свободное время типа перекура или даже обед, он ел со всеми. Из общего, так сказать, котла, а вот чай… Чай он запаривал себе индивидуально. Я, конечно, считал, что и сам легко его попью — все ж мы по тайге с друзьями болтались, как говорится, с младых ногтей, и поэтому считал себя завзятым таежником и самонадеянно думал, что о чае знаю все. Однако питье старого сидельца — это было что-то! Если провести аналогии со спиртными напитками, то его чай был чистым и неразбавленным спиртом, а мой — пивом, причем пивом, в которое плеснули водички, — хохотнув, сказал Огурцов и, глянув на Перчика, спросил, помахав у того ладонью перед глазами: — Эй, друг! Ты меня слышишь?

Однако Перцев, будто не слыша ни рассказа, ни обращенного к нему вопроса, молчал, не отрывая застывшего взгляда от мерцающего где-то вдалеке огонька, а лицо у него при этом было настолько отстраненным и настолько незнакомым, что Огурца даже оторопь взяла. Справившись с удивлением и даже какой-то растерянностью — таким он друга никогда не видел, — он встал и, шагнув к Перчику, присел перед ним на корточки.

— Толя, что с тобой? — И потряс его за плечо.

Перчик вяло улыбнулся и спросил:

— Сегодня какое число? 22 июня уже наступило?

— Да, Толян, наступило. Сегодня первый день войны. — И, дурачась, запел: —…А двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам сообщили…

— …И сегодня исполнилось ровно десять лет, как я убил свою жену! — тихо сказал Перцев.

— Ты чего мелешь? — прервав песнопения, спросил Огурцов. — Какую такую жену? — И потряс его за плечо: — Эй, друг, ты чего? Стоило мне только про спирт сказать, а тебя уже развезло? — попробовал пошутить Огурцов, но Перчик тихо сказал:

— Отстань… Я специально пришел рассказать тебе обо всем. Я все прошлые годы в эту ночь не сплю и всегда один. Если не хочешь — я уйду…

— Да рассказывай, конечно, Толя. Просто все это как-то неожиданно…

Перчик встал и, облокотившись о перила балкона, сказал:

— Знал бы ты, как мне временами хотелось шагнуть туда, вниз, ибо жизнь… Впрочем, меня от этого спасли сначала кулаки мужиков, а потом воспоминания о них.

— Слушай, Толян, какие кулаки, почему спасли? Что за бред ты несешь? Ничего не понимаю!

— Прости! Я, кажется, с середины начал. — И, помолчав, Толя Перцев стал рассказывать:

— Я, как ты помнишь, приехал работать сюда на год позже тебя. Приехал работать гинекологом, леший забодай эту гинекологию! Поработал я с годик и уехал в другой город — не очень большой, но все-таки чуть поболе нашей дыры. А уехал потому, что там умерла моя бабушка, а свою квартиру оставила мне. Вот я и поехал. В больничный коллектив влился легко — мужиков там почти не было.

Примерно через год работы я стал встречаться с девушкой. Она была на пять лет младше. У нас с Евой — да, да, именно так ее и звали! — складывалось все хорошо. Сначала встречались как друзья, потом, как тогда в песне пелось, вдруг возникла эта самая любовь… — И Перчик надолго замолчал. Впрочем, Огурцов его не торопил и молча ждал продолжения.

— Ну, а дальше-то что было? — все-таки не вытерпев, напомнил о себе Огурцов.

— Дальше? Дальше я Еву убил.

Огурцов даже сморщился от этих слов:

— Кончай, Перец, — убил, убил… Или рассказывай, или… не рассказывай!

— А что рассказывать. У Евы — моей жены — на 14-15-й неделе беременности случилась преждевременная отслойка плаценты и, соответственно, кровотечение. Другого гинеколога не было, и на абразию пришлось идти мне. Представь, Дима: мне, будущему отцу ребенка, предстояло его убить при аборте, чтобы спасти его мать и мою жену. Но я не только этого не мог сделать, но я еще и оказался безруким козлом с копытами вместо рук. Я умудрился не только ребенка… Но я и мать не то что не спас, а наоборот, погубил: сделал перфорацию стенки матки с повреждением крупного кровеносного сосуда. И она, моя Ева, ушла вслед за нашим ребенком…

— Вот те раз, — сказал Огурцов. — Прости, Толя… Мои искренние соболезнования. — И, немного подумав, сказал: — У меня и правда ничего спиртного нет. Может, схожу к соседке снизу? Она водочкой приторговывает…

— А простого… спирта нет? Нашего, медицинского?

— Уж чего-чего, а этого добра… — И Огурцов полез куда-то за шкафы.

— Вот, — сказал Огурцов, ставя на стол запыленную двухлитровую банку с «им, родимым». — Ну а что дальше-то было? Ведь за перфорацию стенки матки по головке врача всяко-разно не погладят, — спросил Огурцов, трудясь над закуской.

— А вот что было дальше, я не знаю. Вернее, не помню. Мне просто потом рассказали.

— В смысле? Как это не помнишь?