Читать книгу "Тощие ножки и не только - Том Роббинс"

Сегодня очень немногие из нас принимают участие в настоящей охоте на индеек и их убийстве, однако почти все мы наблюдаем – часто обуреваемые весьма бурными эмоциями – за имитацией подобных событий. Мы видим это действо на телевизионных экранах непосредственно перед тем, как приступить к общей трапезе. Ведь что такое футбольный мяч, как не метафоричная индейка, пролетающая над лугом? А что такое гол, как не убийство, совершаемое кем-то из членов соперничающих племен? Под наши аплодисменты юные охотники из Алабамы или Нотр-Дам убивают птицу. Затем Мудрая Старая Женщина в облике вашей бабушки приглашает вас к столу, сидя за которым мы притворяемся, будто давно уже не дикари, а сами тем временем рвем на куски ни в чем не повинную птицу.

Осознавал ли Бумер Петуэй этот тотемический подтекст, когда, желая произвести впечатление на свою возлюбленную, сотворил это огромное, суперразмерное украшение праздничного стола? Нет, скорее всего, вряд ли осознавал. Если когда-нибудь упадет последнее покрывало, Бумер, пожалуй, сможет понять, что, собственно, он изготовил. Однако в данный момент он был столь же невежествен и непросвещен, как были невежественны Жестянка Бобов, Ложечка и Грязный Носок до того, как Раскрашенный Посох и Раковина привлекли их внимание к этой теме.

Тем не менее именно Бумер вел по землям штата Айдахо это индейкоподобное творение; это он помогал гигантской птице ускользать из-под разделочных ножей горных кряжей, это он парковал ее на пустынных стоянках, отчего окружающая флора начинала напоминать веточки петрушки.

* * *

Рэндольф «Бумер» Петуэй был по профессии сварщик. На семь лет старше Эллен Черри, рослый, крепкий парень с округлым смуглым лицом и глуповатой улыбкой, – бесспорно, ему была присуща некая разбойничья красота. Он мог много выпить, много гоготал и ходил, слегка прихрамывая, – результат травмы лодыжки, полученной в сварочной мастерской. Несмотря на свою хромоту, он отплясывал под ритмы кантри-рока лучше любого танцора во всей восточной части центральной Виргинии. Некий ценитель хореографического искусства, что работал за стойкой местного бара, заметил как-то раз, что, когда Бумер танцует, он похож на обезьяну на роликах, жонглирующую бритвами во время урагана.

– Он полный идиот, – сообщила Эллен Черри матери, – но, надо отдать ему должное, с ним не соскучишься.

Вдобавок к тому, что Эллеи Черри считала Бумера необычайно волосатым, ее огорчало и то, что он ни черта не смыслил в искусстве; нет – он вообще не интересовался искусством и, что еще хуже, отговаривал ее от увлечения искусством. (Тем не менее, когда юные филистеры из Колониал-Пайнз публично допустили саркастические высказывания в адрес ее «придурковатых» картин, Бумер пригрозил, что начистит им морду стальными мысами своих сварщицких ботинок, и никто не посмел усомниться в его обещаниях.) Еще бы, ведь его вытурили из школы!

Исключенный из школы на неделю за распитие пива в кабинете биологии и за прочие нарушения дисциплины Бумер ушел домой и за парту больше не вернулся. Тренер по легкой и тяжелой атлетике чуть не плакал с досады. Он едва не предложил подающему надежды юному спортивному дарованию некую денежную сумму, лишь бы тот вернулся в школьные стены, но напрасно. Дело в том, что Бумер установил рекорд штата в толкании ядра и метании диска. Половина университетов Атлантического побережья предлагали ему стипендию. Все прочили его в олимпийские чемпионы.

– Предположим, что я посвятил лучшие годы моей жизни спорту, – рассуждал Бумер в разговоре Эллен Черри. – После тяжелых тренировок, пота и мучений – а на соревнованиях мирового класса иначе не бывает, когда не думаешь и не мечтаешь ни о чем другом, кроме толкания ядра, – на что я буду годен в конце концов? Разве что красоваться на коробке с пшеничными хлопьями.

– А на что ты годен сейчас, дорогой? Сжимать в кулаке пивную жестянку?

Действительно, в сжимании алюминиевых банок Бумеру, пожалуй, не было равных в мире. Он в огромных количествах поглощал пиво, а также «Ар-Си-колу». Он в немыслимых масштабах поедал пиццу, арбузы и шоколадные пончики. С грубым изяществом он орудовал своей газовой горелкой, вбухивая сбережения в усовершенствование гоночной «Камаро», которая, похоже, упорно отказывалась носиться с нужной ему скоростью. Бумер танцевал, предавался чревоугодию и глотал шпионские романы. Как-то раз он похвастался, будто перечитал все до единого политические триллеры, причем многие из них даже дважды. Он курил дешевые сигары. Ему не давал покоя тот факт, что он катастрофически быстро лысеет. Он тайком брал уроки танго. Он ухаживал за Эллен Черри Чарльз.

Со стороны могло казаться невероятным, что эти ухаживания нашли поощрение и поддержку у Верлина и Бад-ди, – особенно если учесть отнюдь не безупречную репутацию Бумера и то, что чем старше становилась дочь, тем строже становился Верлин Чарльз. По настоянию родственника он навязал ей строго консервативную манеру одеваться. Он стал цензором ее литературных вкусов, он отслеживал все интересующие ее телепрограммы, даже ввел для нее комендантский час и строго-настрого запретил пользоваться косметикой и духами. Верлин и Бадди, по всей видимости, не догадывались, что каждую пятницу, по вечерам, в придорожном кинотеатре, трусики Эллен Черри сползают вниз по ее ногам, зацепившись за палец Бумера – крепкий палец метателя диска. Или все же догадывались?

Петуэи – старая виргинская семья с добрым именем. В роду имелось немало судей и юристов. В свое время Верлин и Бадди немало «наловили лягушек» с отцом Бумера. И прекрасно понимали такого парня, как Бумер. Зато не понимали Пикассо.

– Художественная школа! Что за пустая трата твоего времени и моих денег, – рассуждал Верлин. – Глупость несусветная, да и только! Бад говорит, что искусство – дело рук сатаны. Лукавый-де задумал преуменьшить творение рук Божьих, и сдается мне, что Бад по-своему прав. Нет, нет, знаю, что это – глупо. Но почему тебе не пойти учиться в какой-нибудь приличный христианский колледж для женщин, получить профессию учительницы? Или выучиться на секретаршу? Выйти замуж за хорошего человека…

– Вроде старины Бумера?

– Любой женщине нужен сильный, работящий мужчина. Или ты мечтаешь прожить всю жизнь со слюнтяем, который лепит куличики из песка на чердаке, где кишмя кишат крысы?

Эллен Черри улыбнулась, вспомнив о мерзких грызунах, сражавшихся за обладание рассыпанным на земле поп-корном в придорожном кинотеатре Роберта Ли.

Исключительно благодаря воинственной поддержке со стороны матери Эллен Черри получила от отца разрешение поступить в университет штата Виргиния в Ричмонде, где имелся один из лучших в стране факультетов изящных искусств. В университете Эллен Черри впервые почувствовала себя поистине счастливой и, окрыленная, принялась – кстати, довольно успешно – грызть гранит науки. В стенах университета она ощутила себя буквально на седьмом небе. Она научилась правильно натягивать и грунтовать холст, узнала, как обходиться с литографическим камнем. Она открыла для себя постэкспрессионизм и творчество Джорджии О'Кифф. Последняя моментально сделалась ее кумиром и главным предметом реферата, за который Эллен Черри удостоилась своей первой оценки «отлично». Она с новым рвением возобновила зрительные игры детских лет, обнаружив, что они – нечто вроде острых вил, пользуясь которыми можно проткнуть то, что Мелвилл назвал «картонной маской» видимой реальности. Ей постепенно стало понятно, что имел в виду де Коонинг, когда сказал: «Все, что я вижу, становится моими формами и моим состоянием».