Читать книгу "Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор"

Я провел кое-какие неутешительные подсчеты. Если представить себе, что никто не даст мне никакой работы, денег хватит еще года на два. Можно, правда, перестать ходить в рестораны, тогда протяну подольше. (А если помру, тогда деньги можно будет растянуть до бесконечности.) А что потом? Подменять кого-нибудь в школе? Но этим я уже лет двадцать пять не занимался. От подобных мыслей у меня сосало под ложечкой. Вскакивать по будильнику в половине седьмого из кровати с колотящимся сердцем и таким ощущением, будто во рту кошка нагадила; натягивать рубашку, повязывать галстук, надевать пропахший нафталином пиджак; нестись в метро, от которого с души воротит, к какой-то кирпичной школе в отдаленный район, о котором я знаю только понаслышке, идти по коридору в здании, где от яркого света рябит в глазах, чтобы услышать в кабинете завуча: «Так это вы когда-то вели передачи на телевидении?»

От таких видов на будущее мне уже в одиннадцать утра хотелось хорошенько набраться. Несколько раз я так и поступал, после чего меня, как похмелье с бодуна, неизменно преследовал Малькольм Лаури. Ты плохо распорядился своей жизнью.

Как-то раз я проснулся слишком рано и забрел в незнакомый ресторан. Когда мне принесли счет, сумма показалась неестественно маленькой, — было ясно, что официантка ошиблась, и мне совсем не хотелось, чтобы она за это расплачивалась своими чаевыми. Я подозвал молодую женщину к столику.

— Мне кажется, вы с меня слишком мало взяли, — сказал я.

Она бросила взгляд на счет.

— Нет, нет, это льготные расценки для пожилых посетителей, — задорно пояснила официантка.

Льготные расценки полагались тем, кому перевалило за шестьдесят пять. Но еще трагичнее было то, что на меня тихо накатила волна благодарности. Ведь как-никак на яичнице с ветчиной для ранних посетителей я уже сэкономил почти два с половиной доллара.

Погода на улице хмурилась. Пошел снег, мокрые снежинки липли на окна. Маленькую автомобильную стоянку через улицу скрыл туман. Виднелись только два красных огонька задних подфарников парковавшейся машины. Именно в этот момент позвонила Мэгги Хушулак, мать Джеси. Она только что налила себе стаканчик красного вина в моем лофте и хотела, чтобы кто-нибудь составил ей компанию. Зажглись уличные фонари, вокруг ламп удивительно красиво светились туманные ореолы. Вдруг мне стало как-то уютно, выдался чудесный вечер для беседы родителей об их обожаемом чаде: о том, как он ест (плохо), как он занимается спортом (вообще никак), о его курении (одно расстройство), о Ребекке Нг (час от часу не легче), о наркотиках (об этом мы ничего не знаем), о чтении (он вообще ничего не читает), о кинофильмах (сегодня он посмотрел «К северу через северо-запад» Хичкока), о пьянстве (на вечеринках), о сущности его души (мечтатель).

Когда мы с ней говорили, меня вдруг осенила мысль о том, что мы друг друга все еще любим. В этой любви не было ничего чувственного или романтического — все это ушло в прошлое, но нас сближало что-то более глубокое. (Когда я был моложе, мне не верилось, что может существовать нечто более глубокое.) Нам доставляло огромное удовольствие быть вместе, голоса друг друга действовали на нас умиротворяюще. А еще я был твердо уверен, что кроме Мэгги в мире нет никого, с кем бы я мог говорить о сыне, как мне того хотелось — в мельчайших подробностях: что он говорит мне по утрам, какой он умный, каким красивым он кажется мне в новой спортивной футболке. («Ты совершенно прав! Ему так идут темные тона!»)

Никто другой не смог бы слушать больше тридцати секунд эту чепуху — от нее кого угодно потянуло бы выброситься из окна. Мне подумалось о том, как же должно быть печально тем родителям, как много они теряют, когда их взаимная ненависть настолько сильна, что лишает их возможности вести такие чудесные разговоры об их детях.

— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — полюбопытствовал я.

— Нет, — ответила Мэгги, — мне никто не нравится.

— Ничего, найдешь еще себе кого-нибудь по нраву. Я тебя знаю.

— Я в этом не уверена, — Мэгги невесело улыбнулась. — Мне кто-то недавно сказал, что женщине моего возраста скорее грозит убийство от руки террориста, чем новый брак.

— Надо обладать особым тактом, чтобы говорить тебе такие вещи. Кто же это тебе такое заявил?

Мэгги назвала имя одной актрисы, чем-то смахивающей на утку, с которой она репетировала «Гедду Габлер»[8].

— У нас была читка пьесы, а в конце режиссер, парень, которого я знаю целую вечность, говорит: «Мэгги, ты как односолодовый виски».

— Ну?

— И знаешь, что она сказала?

— Что?

— Она сказала: «Это что, тот, который самый дешевый?»[9]

После непродолжительной паузы я заметил:

— Ты, Мэгги, играешь лучше ее, и она тебе этого никогда не простит.

— Ты всегда найдешь, чем меня утешить, — проговорила она, и в голосе ее что-то дрогнуло. У нее всегда глаза были на мокром месте.

В ту же туманную ночь или спустя два-три дня — никак не могу припомнить точно, когда это было, — около четырех часов утра раздался телефонный звонок. Он настолько органично вписался в мой сон (летний домик, мама готовит мне на кухне сэндвич с кетчупом — все из прошлой жизни), что я не сразу сумел проснуться. Но телефон продолжал настойчиво трезвонить, и я снял трубку. Звонила Ребекка Нг. Так странно было, что девочка такого возраста не спит глубокой ночью, и уж совершенно непонятно, почему она решила позвонить в такую рань.

— Ребекка, вообще-то в четыре утра у нормальных людей перезваниваться не принято, — попенял я ей.

— Извините, — произнесла она голосом, в котором не слышалось и намека на сожаление. — Я думала, у Джеси свой телефон.

— Да если б даже и был… — начал было я, но высказать молодой девушке все, что было на уме, язык не повернулся. Я, наверное, осекся так, будто меня паралич разбил.

Когда подростки просыпаются по утрам, обычно с ходу на них наскакивать не принято. Как правило, родители ждут, пока детки почистят зубы, сполоснут лицо, выйдут из спальни, сядут за стол и съедят свой омлет. А после этого уже можно предъявлять им претензии. Им, например, можно сказать:

— Какого черта мне сегодня ночью не дали нормально выспаться?

— Я ей приснился, — Джеси пытался приглушить восторг, прорывавшийся в его словах, но светился он так, будто сорвал большой банк в покер.

— Это она тебе сказала?

— Она ему об этом сказала.

— Кому?

— Своему другу.

— Ребекка сказала своему приятелю, что ты ей приснился?