Читать книгу "Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс"

II

Каролина Джил осторожно, неуклюже пробиралась к своему автомобилю. Снегу на стоянке намело до середины икр, местами даже по колено. Она прижимала к груди коробку, в которой когда-то в больницу доставили бесплатные образцы молочной смеси; внутри, укутанный одеялами, спал младенец. Коробка пестрела красными штампами и ангельскими детскими личиками, картонные створки крышки вспархивали при каждом шаге Каролины. На пустой парковке царило неестественное, какое-то вспухающее безмолвие. Казалось, оно рождено самим холодом и возносится к небу концентрическими, как от брошенного в воду камня, кругами. Каролина дернула дверцу машины. Снег, беснуясь, хлестал ее по лицу. Инстинктивно оберегая ребенка, она заслонила коробку телом и боком втиснула ее на заднее сиденье. Уголок розового одеяльца отогнулся и мягко лег на белую виниловую обивку. Девочка, как все новорожденные, спала истово, самозабвенно, наморщив крохотное личико. Глазки-щелочки, нос и подбородок – малюсенькие бугорки. Ни за что не скажешь, думала Каролина. Если не знать, то и не поймешь.

Вести машину по заваленным снегом городским улицам было нелегко. Дважды колеса начинали буксовать, и дважды Каролина готова была повернуть обратно. К счастью, на трассе оказалось чище, и, выбравшись туда, Каролина на приличной скорости двинулась через промышленные пригороды Лексингтона, а затем вдоль бесконечной череды лошадиных ферм. Белые изгороди, растянувшиеся на многие мили, чуть заметными штрихами оттеняли монотонный заснеженный пейзаж, на полях тут и там темнели силуэты коней. В низком небе клубились жирные серые тучи. Каролина включила радио, поискала в трескотне эфира какую-нибудь станцию, выключила. Мир с шумом пролетал мимо – обыденный и радикально переменившийся. С той минуты, как она слабо кивнула, ответив согласием на немыслимую просьбу доктора Генри, Каролину не оставляло странное ощущение, будто она медленно падает с высоты и, лишь упав, сможет понять, где находится. Его решение отдать дочь, скрыв сам факт ее появления на свет от матери, выглядело чудовищно. Но Каролину тронули боль и смятение, появившиеся на его лице при осмотре девочки, онемелая заторможенность, овладевшая им после. Скоро он одумается, говорила себе Каролина. Это просто шок – ничего удивительного. Из-за метели ему пришлось принимать роды у собственной жены, а тут такое.

Она прибавила скорость. В голове непрерывной лентой бежали воспоминания о событиях сегодняшней ночи. Сдержанные, уверенные, четкие движения доктора Генри. Белые бедра Норы, огромный живот, колышущийся от схваток, словно поверхность озера на ветру. Тихое шипение газа, деланно спокойный, скрывающий панику зов доктора, его застывшее в потрясении лицо. Каролина была уверена, что второй ребенок родился мертвым, и ждала, что врач опомнится и начнет его реанимировать. Не дождавшись, она вдруг подумала, что должна немедленно подойти, быть свидетельницей и впоследствии подтвердить, что ребенок действительно задохнулся при родах и что доктор Генри пытался, они оба пытались вернуть его к жизни, но ничего не вышло. Но тут младенец закричал и как магнитом притянул ее своим криком. Она наклонилась к нему – и сразу все поняла.

Она вела машину, отгоняя эти воспоминания. Дорога глубоко врезалась в известняковые холмы, и небо вливалось сверху, будто через воронку. Каролина въехала на невысокую гору и начала долгий, пологий спуск к реке. Сзади, в картонной коробке, неслышно спал младенец. Каролина изредка оглядывалась: подобная неподвижность успокаивала и одновременно пугала ее. Приходилось напоминать себе, что это естественно: прийти в наш мир совсем нелегко. Она задумалась о собственном рождении – интересно, она тоже спала так долго? К сожалению, ее родители давно умерли и помнить такие подробности некому. Когда родилась Каролина, матери было за сорок, отцу пятьдесят два. Они давно потеряли надежду на появление ребенка, оставили планы, мечты и даже сожаление. Жизнь текла упорядоченно, спокойно, размеренно.

Пока не появилась Каролина – гром среди ясного неба, цветок на снегу.

Конечно, ее любили, но то была любовь беспокойная, суровая, неистовая – с припарками, теплыми носками и касторкой. Летом, в недвижные от зноя дни, когда велика опасность полиомиелита, Каролину не выпускали из дома. Она лежала с книгой на кушетке, у окна в холле второго этажа, пот каплями выступал на висках. Мухи, жужжа, бились в стекло и дохлыми падали на подоконник. Снаружи от жгучего беспощадного солнца дрожало марево; соседские дети, чьи молодые родители не так живо представляли себе возможные несчастья, перекрикивались друг с другом. Каролина прижималась лицом, распластывала ладони по стеклянной ширме, отделявшей ее от жизни, вслушивалась. Стремилась. Воздух был неподвижен. Плечи хлопчатобумажной блузки, отглаженный пояс юбки мокли от пота. Мать в шляпе, перчатках и длинном фартуке выпалывала в саду сорняки. В сумерках возвращался из своей страховой компании отец, снимал шляпу, входил в безмолвный, с опущенными жалюзи, дом. Рубашка под пиджаком была влажная, в пятнах пота.

Машина ехала по мосту; шины скрипели, где-то внизу вилась река Кентукки. Чудовищное напряжение прошлой ночи постепенно спадало. Каролина еще раз оглянулась на ребенка. Нора Генри непременно захотела бы подержать свою девочку, прижать к груди, даже зная, что ее нельзя оставить.

Конечно, это не ее, Каролины, дело.

Она не повернула назад. Лишь снова включила радио – нашлась станция с классической музыкой – и продолжила путь.

За двадцать миль до Луисвилля Каролина сверилась с указаниями, записанными четким убористым почерком доктора Генри, и съехала с автострады. Здесь, совсем рядом с рекой Огайо, на дорогах было сухо, но верхушки ирги и боярышника искрились инеем. За белыми оградами, в припорошенных снегом полях, лошади выдыхали облачка пара. Каролина свернула на еще более узкую дорогу, проходившую по пустым, без заборов, землям. Через милю, между белесыми холмами, вдалеке показалось здание из красного кирпича, явно построенное на стыке веков и уже в наши дни дополненное двумя нелепыми приземистыми крыльями. Из-за рытвин и ухабов сельской дороги оно то и дело пропадало из виду, а потом внезапно выскочило перед Каролиной во весь рост.

Она вырулила на крут подъездной дорожки. Вблизи стало очевидно, что дом пребывает в довольно плачевном состоянии. Деревянные рамы щетинились струпьями краски, одно из окон третьего этажа заколочено, разбитые стекла заделаны фанерой. Каролина вышла из машины. На ней были старые ботинки, которые давным-давно валялись в шкафу; она схватила их вчера ночью, в спешке не сумев найти сапоги. Под тонкими стертыми подошвами ощущался гравий, ступни у Каролины мгновенно заледенели. Она перекинула через плечо сумку с самым необходимым для ребенка – подгузниками, теплой молочной смесью в термосе, – взяла в руки коробку и вошла в здание. По обе стороны от входной двери висели фонари из освинцованного стекла со слоем вековой грязи. Была еще внутренняя дверь с матовым стеклом, а дальше – вестибюль, отделанный темными дубовыми панелями. Теплый воздух, пропитайный запахами пищи – морковка, картошка, лук, – ударил в нос, закружил голову. Каролина робко двинулась вперед. Половицы скрипели при каждом ее шаге, однако никто не появлялся. Ветхая ковровая дорожка, стелясь по широким доскам пола, вела в заднюю часть дома, к приемной с высокими окнами и тяжелыми шторами. Каролина села на краешек истертого бархатного дивана, пристроила коробку рядом с собой и стала ждать.