Читать книгу "Бедные-несчастные - Аласдар Грэй"

— Очень интересно, Бакстер. Но какая отсюда польза с медицинской точки зрения?

— О, польза есть! — сказал он с улыбкой, которая сильно меня раздосадовала.

— Как я ненавижу тайны, Бакстер! — воскликнул я. — Особенно наши, человеческие, ведь это всегда надувательство и пыль в глаза. Знаешь, что весь наш курс о тебе думает? Что ты жалкий, безобидный сумасшедший, напускаешь на себя ученый вид и возишься с мозгами да микроскопами.

Мой бедный друг остановился и ошеломленно на меня посмотрел. Я ответил ледяным взором. Упавшим голосом он спросил, думаю ли я то же, что они, Я сказал:

— Если ты увиливаешь от ответов на мои вопросы, что я могу еще думать?

— Ну ладно, — вздохнул он, — пошли ко мне домой, покажу тебе кое-что. Я был польщен. До этого он не приглашал меня к себе ни разу.

Он жил в высоком, мрачном доме на Парк-серкес, стиснутом другими домами; в прихожей Бакстера и его ньюфаундленда шумно приветствовали два сенбернара, восточноевропейская овчарка и афганская борзая. Не останавливаясь, он провел меня мимо них, мы спустились по лестнице в полуподвал, а оттуда вышли в маленький дворик, окруженный высокими стенами*. В ближайшей к дому и вымощенной его части была устроена голубятня, а дальше виднелись овощные грядки и маленькая лужайка, обнесенная невысокой оградой. Там стояли клетки и паслось несколько кроликов. Бакстер перешагнул ограду и пригласил меня сделать то же. Кролики были совершенно ручные. Бакстер сказал:

— Взгляни-ка на эту парочку и попробуй объяснить, что увидишь.

Он взял одного и подал мне; второго, ласково поглаживая, он держал в руках, пока я не осмотрел и его тоже.

У первого кролика прежде всего бросалась в глаза необычная окраска шерсти: передняя половина его была совершенно черная, задняя — совершенно белая. Если бы зверька обвязали ниточкой вокруг тела в самой узкой части, по одну сторону от ниточки оказались бы только черные волоски, по другую — только белые. В природе такие резкие переходы встречаются лишь в кристаллах и базальтовых породах; морской горизонт в ясный день может выглядеть идеально ровным, но на самом деле он изогнут. И все же, отдельно взятый, этот кролик мог бы показаться мне тем, чем он показался бы любому другому, — капризом природы. Но если так, второй кролик был уродцем совершенно противоположного сорта — белым спереди и черным сзади до кончика хвоста, причем граница была чрезвычайно ровная, словно проведенная скальпелем хирурга. Никакой селекцией не выведешь двух столь зеркально противоположных особей, так что я вновь принялся их исследовать, на этот раз проминая пальцами; Бакстер тем временем смотрел на меня таким же взглядом, как я на кроликов, — серьезным, пристальным, изучающим. У одного из животных были мужские половые органы и женские сосцы, у другого гениталии были женские, а сосцы почти не прощупывались. Под шерстью у обоих в том самом месте,где она меняла окраску, я обнаружил легкий перепад толщины — у первого при движении пальца от головы к хвосту тело едва заметной ступенькой сужалось, у второго — расширялось. Тут явно поработала не природа, а человеческая рука. Вдруг я почувствовал, что прижимаю к груди бесценное сокровище. Я осторожно опустил зверька на траву и посмотрел на Бакстера со священным ужасом, восхищением и — жалостью. Как не пожалеть человека, чья безграничная мощь отделяет его от прочих смертных резкой чертой, если, конечно, он не правитель, причиняющий людям привычное им зло.

— Как ты это сделал, Бакстер?

Когда я задавал ему этот вопрос, в глазах моих, помнится, стояли слезы.

— Никакого чуда я не совершил, — сказал он мрачно, опуская на землю другого кролика. — Скорей наоборот, напортачил. Жили-были два обыкновенных, жизнерадостных кролика Мопси и Флопси; в один прекрасный день я их усыпил, а проснулись они вот такие. Теперь они потеряли всякий интерес к размножению, которое в прошлом доставляло им столько радости. Но завтра я их верну к прежнему состоянию.

— Скажи мне, Бакстер, если твои руки могут делать такое, чего они не могут делать?

— Я мог бы заменять изношенные сердца богачей здоровыми сердцами бедняков и получать за это бешеные деньги. Но мне не нужно больше, чем у меня есть, и было бы жестоко вводить миллионеров в подобное искушение.

— Ты говоришь об убийстве, Бакстер, но ведь в нашу анатомичку поступают трупы людей, умерших от несчастного случая или естественных причин. Если ты в состоянии использовать их неповрежденные органы и члены для лечения живых, ты можешь оказать человечеству большее благодеяние, чем Пастер и Листер, — повсеместно хирурги превратят мертвую науку в живое, воскрешающее искусство!

— Если бы медики так стремились спасать человеческие жизни вместо того, чтобы делать на них деньги, — сказал Бакстер, — то они бы объединились ради предупреждения болезней, а не лечили их каждый сам по себе. Источник большинства болезней известен по крайней мере с шестого века до рождества Христова, когда греки чтили Гигиену как богиню. Солнце, движение и чистота, Свичнет! Свежий воздух, хорошая вода, правильное питание, опрятные и просторные жилища для всех — и строгий правя гельственный запрет на все виды работ, ведущих к нарушению этих условий и отравляющих людей.

— Невозможно, Бакстер. Британия превратилась во всемирную фабрику. Если социальное законодательство урежет доходы британской промышленности, Германия и Америка наложат лапу на мировой рынок и тысячи людей умрут голодной смертью. Едва ли не треть продовольствия Британия ввозит из-за границы.

— Все точно! Так что пока мы не лишимся мирового рынка, британскую медицину будут использовать как благопристойную ширму, скрывающую жестокие дела плутократов. Моя бесплатная работа в заводской клинике тоже поддерживает эту ширму. Она успокаивает мою совесть. Чтобы пересадить хотя бы желудок, нужна операция длительностью в тридцать три часа. И прежде чем начать, я должен потратить не меньше двух недель, чтобы отыскать и подготовить тело, совместимое с телом пациента. За это время несколько моих обездоленных пациентов умрут или измучатся от нестерпимой боли без рутинной хирургической помощи.

— Зачем тогда тратить время на совершиенствование отцовских методов?

— Тут есть личные причины, о которых я не скажу тебе, Свичнет. Я понимаю, что это звучит не по-дружески, но теперь я вижу, что другом моим ты и не был никогда, а только терпел общество жалкого, безобидного сумасшедшего, потому что другие, хорошо одетые студенты твое общество терпеть не хотели. Но не страшись будущего, Свичнет, ты же умный человек! Не блестящего ума, пожалуй, но надежный и предсказуемый, а эти качества ценятся. Через несколько лет ты станешь преуспевающим больничным хирургом. Ты получишь все, чего жаждешь: богатство, уважение, друзей и красавицу жену. А я буду по-прежнему пытать счастья на более одиноких путях.

Разговаривая, мы вновь вошли в дом и поднялись в полутемную прихожую, где на персидских коврах нежились пять собак. Почуяв нерасположение ко мне хозяина, они вытянули шеи, навострили уши, повернули морды в мою сторону и застыли, как сфинксы с головами псов. На лестнице над собой я скорее почувствовал, чем увидел, голову в белом чепце, склонившуюся над перилами, — вероятно, старая служанка или экономка.