Читать книгу "Поверженный разум - Хосе Антонио Марина"

Отвечу примерно так: я, зверь лесной, был тогда едва ли даже и в лесу, лежал где-то в грязной берлоге (грязной только из-за моего присутствия, разумеется) — и вдруг увидел тебя там, на просторе, чудо из всех чудес, виданных мною, и все забыл, себя самого забыл, поднялся, подошел ближе, — еще робея этой новой, но и такой родной свободы, я все же подошел, приблизился вплотную к тебе, а ты была так добра, и я съежился перед тобой в комочек, будто мне это дозволено, уткнулся лицом в твои ладони и был так счастлив, так горд, так свободен, так могуч, будто обрел наконец дом — неотступна эта мысль: обрел дом, — но по сути я оставался зверем, чей дом — лес, и только лес, а на этом просторе я жил одной лишь милостью твоей, читал, сам того не осознавая (ведь я все забыл), свою судьбу в твоих глазах. Долго продолжаться это не могло. Даже если ты и гладила меня нежнейшей из нежнейших рукой, ты не могла не углядеть странностей, указывавших на лес, на эту мою колыбель, мою истинную родину, и начались неизбежные, неизбежно повторявшиеся разговоры о „страхе“, они терзали мне (и тебе, но тебе незаслуженно) душу, каждый мой обнаженный нерв, и мне становилось все ясней, какой нечистой мукой, какой вездесущей помехой я был для тебя, — отсюда пошло недоразумение с Максом, а в Гмюнде все стало уже совершенно ясно, потом явились Ярмилино сочувствие и недопонимание и, наконец, эта смесь глупости, грубости и равнодушия у В., а вперемежку еще множество мелочей. И я вспомнил о том, кто я есть, я читал в твоих глазах, что ты во мне уже не обманываешься, и свой кошмарный сон (о человеке, оказавшемся не на месте, но распоясавшемся так, будто он у себя дома), этот кошмар я переживал в реальности, я чувствовал, что надо мне уползти назад, в мою тьму, я не выносил света солнца, я был в отчаянии, как заблудившийся зверь, и я помчался что было сил, и эта неотступная мысль: „Взять бы ее с собой!“ — и мысль прямо противоположная: „Да разве будет тьма там, где она?“

Ты спрашиваешь, как я живу; вот так и живу[7].

В страшном „Письме к отцу“ Кафка отчасти разъясняет свое положение:

Я все время испытывал стыд: мне было стыдно и тогда, когда я выполнял Твои приказы, ибо они касались только меня; мне было стыдно и тогда, когда я упрямился — ибо как смел я упрямиться по отношению к Тебе! — или был не в состоянии выполнить их, потому что не обладал, например, ни Твоей силой, ни Твоим аппетитом, ни Твоей ловкостью, а Ты требовал всего этого от меня как чего-то само собой разумеющегося. Это, конечно, вызывало у меня наибольший стыд. Так складывались не мысли, но чувства ребенка[8].

В конце письма Кафка предоставляет слово своему отцу, который ставит своему сыну жестокий диагноз: „Ты не жизнеспособен“. Вероятно, разум Кафки был поврежден.

Вскоре после публикации „Лабиринта чувств“, в котором я не раз цитировал этот фрагмент из писем к Милене, я получил патетическое письмо, где объяснялось, до какой степени талант Кафки универсален, ибо Кафка описывает не столько свой собственный случай, сколько выражает некие общие чувства. Автор письма рассказывал мне в драматическом, возвышенном стиле, что он воспринимает себя так же, как кафкианский лесной зверь, и это не позволило ему стать счастливым. Он любил женщину, которая отвечала ему взаимностью. Но, по его признанию, раздеться перед ней ему было невыносимо стыдно, и он сбежал. Не знаю, в чем была его проблема, предполагаю, что она была связана с пенисом, но меня удручила эта история не меньше, чем история Кафки. Прав Стюарт Сазерленд, когда в книге „Иррациональность. Внутренний враг“ утверждает: „Стыд лежит в основе значительной части человеческой иррациональности“. Он действует как могущественный и неуязвимый модуль, становясь непреодолимым препятствием на пути к счастью. Поэтому, когда стыд преодолевает отведенные ему границы и начинает управлять внутренним миром человека, это можно определить как ошибку разума.

4

Я уже раскрыл три возможные причины глупости. Это вмешательство неадекватных ментальных модулей, неэффективность исполнительного разума и неверная иерархия уровней.

Есть множество способов потерпеть поражение, так же как и множество способов одержать победу. В „Теории созидательного разума“ я показываю их, изучая созидательное преобразование каждой из базовых функций. Воспользуюсь этим же опытом, составляя перечень разрушений. Испанское слово fracaso („поражение“) имеет интересную этимологию. Оно происходит от французского casser, что означает „разрушать“. Поражения всегда оставляют за собой разрушения.

Исследование будет состоять из четырех больших разделов:

1) когнитивные ошибки;

2) аффективные ошибки;

3) ошибки коммуникации;

4) поверженная воля.

Когда мы дойдем до последнего пункта, будет ясно, нужно ли добавлять еще одну главу.

II. Когнитивные ошибки

1

Совершая ошибку, разум терпит поражение. Но трудности даются нам для того, чтобы, преодолев их, открыть истину, и поэтому я предположу, что опыт ошибки — это часть естественного хода событий. Все мы переживали подобный опыт, когда то, что нам казалось очевидным, внезапно опровергается иной, куда более яркой очевидностью. Я полагал, что выключил свет в помещении, но выясняется, что это не так. Я доверял одному человеку, но его поступки показывают мне, что я заблуждался. Я был уверен в том, что Солнце движется вокруг Земли, но астрономия учит, что, напротив, Земля движется вокруг Солнца. В опыте ошибки всегда присутствует прогресс знания. Признать ошибку и суметь воспользоваться осознанием этой ошибки — признак гениальности. Великий французский математик Жак Адамар остроумно говорил: „В доказательствах я совершаю приблизительно те же ошибки, что и мои ученики. Единственное мое преимущество перед ними состоит в том, что я отдаю себе в этом отчет немного раньше, чем они“. В книгах, посвященных технологическим изобретениям, упоминается случай внедрения клейких листков для заметок Post It. Технологи компании „3М“ пытались создать высокостойкий клей. Они потерпели неудачу, потому что получался только слабоустойчивый, „вялый“, материал, и на него махнули рукой — пока кто-то не додумался, что и слабая устойчивость может быть полезной. Так появились многоразовые наклейки для заметок. Технологи сумели использовать свою ошибку. Разум терпит поражение, когда мы упорствуем в отрицании очевидности, когда убежденность слепа, то есть не внемлет доводам критики или реальным фактам, когда опыт ничему не учит. Психиатрам известно, что для многих патологий характерна подобная навязчивость. Помрачение рассудка — хорошо изученная вещь. Пациент слышит то, что слышит, и никто не может убедить его в том, что его личный опыт не имеет ничего общего с действительностью.

В состоянии нормальности наблюдается похожий тип поведения, и это явные просчеты разума. Я займусь исследованием трех подтипов: предубеждений, суеверий, догматизма, а также опасной смеси всех трех — фанатизма.