Читать книгу "Записки на кардиограммах - Михаил Сидоров"

— Не знаю. Есть, по-моему.

— Еще пачку «Валио», будьте добры.

— Слушай, да, по-моему, есть масло.

— Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.

* * *

Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.

— Ты не много масла-то положил?

— Нормально. «Кашу маслом не испортишь», — сказал байкер, выливая отработку в гречиху.

— У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные — задолбались по швам пороть;

— Так порезали бы.

— Жалко.

За столами сидели вплотную.

— А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.

— Труп увозили?

— Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.

— Ха!

— Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного — и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон — все.

— А он?

— А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.

— Во придурок!

— Не говори. Больной на всю голову.

Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.

— Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке — голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже — от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан — места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!

— Им, мудакам, лишь бы шарм. Помню, журналиста прислали. На обычные вызова не ездил, все криминала ждал. Мы ему: родной, покатайся с нами, асоциалов нюхни, салон от крови отмой на морозе. На топчане поспи в фельдшерской — десять рыл в комнате…

Это сильное испытание, особенно если в смене одни мужики. Впечатление такое, будто на псарне спишь — в смысле звуков и запахов.

— …а утром мы тебе свои бумажки покажем, расчетные — обхохочешься. А он нам: мы на эту тему уже писали, а сейчас нас другое интересует. И как раз Сильвера с Пашкой на падение с высоты дергают. Он сразу: «Я с вами!» — и давай «кэнон» свой расчехлять. Ему говорят: друг, это некрасиво, там люди кругом. А он: не дрейфь, пацаны, все пучком будет, я из-под руки сниму, скрытой камерой типа.

— Послали?

— Само собой. А через месяц перестрелка в метро, и он нас с головы до ног обосрал: «И, как обычно, скорая приехала только спустя час после выстрелов…» Урод! Ребята с Одиннадцатой впереди ботинок примчались, стояли, ждали, когда скажут: идите, можно!

Блинчики подрумянились. Северов разложил их на двух тарелках, сервировав ножами и вилками. Ели, пили чай, слушали.

— …автуха у ЛМЗ, лобовое, в жестяной блин оба. Там рядом пожарка, они через минуту были, а потом мы всей станцией подтянулись. Четверо пострадавших, и все живы, врубись? Так даже не ждали, пока машины порежут: катетеры в шею ставили, капельницы через окна тянули…

Да-а, круто было — до сих пор вспоминают.

— …втиснешься внутрь, вену в темноте ищешь, а над головой кузов кромсают: хруст, скрежет, стекло сыплет — усраться!

— И все в бензине кругом. Пожарные это дело снимали, а потом стоп-кадр в КП. И текст: тыры-пыры, пока пожарные пробивались сквозь искореженное железо, спеша на помощь к кричащим людям, привычно-неторопливая скорая дружно дрочила поодаль.

— Какие, к херам, крики — все в коме были. Кричали они, блин…

— Не, моя стонала. У нее две голени открытые[11], череп тоже открытый и ребер штук пять, с гемотораксом[12].

— Не суть. Главное, репортеров там не было. Пожарные говорят, приезжала одна, видео клянчила. А на следующий день статья в газете. Погнали было волну, да как-то на нет сошло со временем.

Включился селектор:

— Восемь-шесть — снимают с обеда.

— Опаньки! Мы ж вроде только что начали?

— Так поэтому и снимают, Вень. Типа, еще сесть не успели. Чего ты хочешь — город. У вас разве не так?

— У нас? Обед — свято! Только на теракт, ну, или там самолет упадет…

— А у нас на срань всякую. Сейчас сам увидишь…

В подворотне, свернувшись в крендель, спал алконавт.

— Блин, до чего ж они одинаковые! Их, наверное, в парниках растят, на говне: созрел — сорвали — на улицу, созрел — сорвали — на улицу!

В общем, так оно, наверное, и было. Все они походили друг на друга как близнецы: турецкая куртка, штаны с пузырями, ушибленная рана затылка… Гегемон, пахнущий китайской лапшой и тушенкой.

— Спорим, у него «Беломор» в кармане?

Северов ощупал кожанку:

— «Прима».

— Один хрен. Паспорт есть?

— Есть. Ух ты, Вячеслав Добрынин!

Он протянул мне паспорт. Надо же — тезка.

— Смотри — композитор! Сла-а-ава-а-а, ау! — Он защемил алкашу мочки ушей. — Нажми на клавиши, продай талант.

Добрынин зашлепал губами и стал вяло отталкиваться руками.

— Сла-а-ава, подъем! Дай нашатырь, Лар.

— Соски бы ему вывернуть…

— Так встанет. Давай, мужик, нюхай. Нюхай-нюхай.

— М-м-м-м-м-м-м-ы-ы-ы-ааа.

— Едкая, да? Ну, давай еще разок.

— Ы-ы-ы-м-м-ммм.

— И я о том же. Па-а-аберегись!

Разбрасывая сопли, Добрынин чихнул. Потом еще, потом разошелся. Утих, очухался, размазал по лицу рукавом. Попытался подняться. Северов присел перед ним на корточки.

— Вставай, родной, поедем «Овацию» получать.

— Ш-ш-ы-ы-ш-ы-то?

— Поднимайся, говорю, изумление. Синий туман, мля.