Читать книгу "Праздничная гора - Алиса Ганиева"

Про слухи, копошившиеся в городе, он никому не говорил. Здесь они казались бреднями. Тем не менее ночами Шамиль ворочался в гостеприимной златокузнеческой постели, то опасаясь возвращения в Махачкалу, то удивляясь своему приезду в чужое село. Потеряв недавно работу в комитете у дяди Алихана, Шамиль жадно ухватился за предложение съездить к мастерам-бронникам и написать об их ремесле. Писать всерьез он никогда не пробовал, но зять, работавший в одной из республиканских газет, поверил в него без раздумий. В тухуме Шамиля все хорошо писали, значит, и он справится, хотя бы с интервью.

В этом поселке каждый дом оказывался просторной сокровищницей, набитой старинной чеканки тарелками, гравированным оружием, червлеными украшениями, фантастическими кумганами, филигранными безделушками, медными шлемообразными крышками для котлов. Куда бы ни ступала нога Шамиля, всюду натыкался он на резные каменные камины, драгоценную посуду с орнаментом, пистолеты с золотой насечкой в виде вьющихся стеблей и листьев, перламутровые рога с металлическим узором. Все самое ценное, доставшееся от предков, хранилось в домашних музеях и не менялось на деньги. На продажу шли сувенирные кинжалы, немудреные серебряные сережки и звонкие браслетики.

Днем Шамиль наблюдал за тем, как Мамма корпит в мастерской, любовно выковыривая серебро штихелем. Потом беседовал с мужчинами на годекане или лез на кладбище разглядывать древние рисунки на каменных плитах. Он уже знал примерно, что напишет о виденном в газету. «Все чаще и чаще в нашей республике дают о себе знать деструктивные силы, все чаще гибнут люди. Именно в такие минуты начинаешь ценить мощь дагестанской культуры. Чтобы узнать, насколько еще живы наши традиции, я отправился в аул оружейников Кубачи, которому двадцать шесть веков. Здесь было мало пашен и садов, зато ковали панцири и кольчуги, котлы и стремена, мечи и копья. А в XIX веке пошла о горских кольчужниках слава не только на Востоке, но и по всей России. Приезжали сюда знатоки и коллекционеры, раскупали ценные изделия. Мастера рассказали мне, что теперь кубачинского оружия в селе почти не найти, после Гражданской войны под лозунгами “Перекуем мечи на орала” и “Долой кинжал!” большую часть его распродали. Во время Великой Отечественной ушли последние кинжалы. Но по словам гравировщика Маммы Маммаева…»

Здесь мысли Шамиля начинали путаться. Его и впрямь сбили с толку речи, слышанные у домашних плавильных станков. И Мамма, и прочие кубачинцы говорили о попытках приватизации местного художественного комбината, о падкой на наживу молодежи, штампующей примитивные побрякушки, об упадке сложного и секретного мастерства. Но зять просил позитивную статью, и Шамиль решил на сей раз обойтись без стенаний.

На 9 Мая отгрохали настоящий праздник. Обрядившись в дедовские пиджачки с медалями, схватив за древки российские и музейные красные флаги, молодежь залезла в украшенные платками, вставшие вереницей автомобили и поехала, сигналя, по селу. Впереди гнал мотоциклист, следом парни палили в воздух из открытого кузова старого уазика, за которым шумел пестрый парадный кортеж автомобилей с вылезающими из окон фигурами. Проехав пару десятков кругов, спешились на центральном рынке, Магаре, где опять строчили из автоматов и плясали акушинскую. Потом ходили к стеле с именами погибших на фронте сельчан и снова стреляли. А после все село устроило пикник на одном из зеленых склонов.

Женщины явились в платках-казах и в просторных бархатных и парчовых платьях с вышивкой и монетами. Речей златокузнецов пришелец Шамиль не понимал, и длинные белые золотоузорные казы женщин были ему в диковинку. Танцевали парами под аккомпанемент барабанщика и аккордеониста, прижав одну руку к груди или шее, а другую держа за спиной. Мужчины беспрерывно пили и не пьянели. Говорили на кубачинском, то и дело переходя на русский из уважения к Шамилю. Мамма обнимал его за плечи и кричал: «Дерхаб!»{На здоровье (дарг.).} Ближе к вечеру окрестности внезапно заволокло туманом, и процессия двинулась к селу по ухабистой, неуложенной дороге, мимо новых построек с рамами и дверями, выкрашенными в вездесущий голубой цвет.

Дома у Маммы продолжалось веселье. Ели местные пельмени халикуце. Рассказывали Шамилю, как на последней свадьбе подростки-ряженые напялили страшные маски и принялись по обычаю бесчинствовать, вынося из домов утварь, творя непристойные движения и потешаясь над гостями. Потом беседа завертелась вокруг ювелирного дела. Начали вспоминать, как в селе подделывались «антики».

– Возьмешь мазутный светильник, – говорил Мамма, – в землю на два года закопаешь… Уже как старинный! Наши мастера что хочешь подделывали. Царские медали, вазу персидскую XVIII века. В Эрмитаж принесешь, там верят. Тогда клеймо мастера нашего им покажешь, а они смеяться начинают. «Кубачинские шуточки», – говорят.

Потом припомнились дедовские рассказы о дореволюционных перепродажах кубачинских древностей за рубеж. В лунные ночи предприимчивые торговцы выламывали из древних стен камни с интересными рельефами, изображавшими фантастических людей, птиц и животных, военные и бытовые сценки, инкрустированные оловом и цветными камешками, хоронили их в укромном месте, а потом переправляли заграничным покупателям. Так были разобраны целые здания.

Разговор у Маммы сопровождался частыми «Дерхаб!» и осушением хрустальных стопок. Наконец разошлись спать, и, лежа в кровати, Шамилю представилось, как дядю Алихана, а с ним и самого Шамиля восстанавливают в комитете. Как к сентябрю он заканчивает ремонт в доме и женится наконец на Мадине. Подумалось, не купить ли ей тот массивный серебряный перстень, виденный сегодня у одного из мастеров, но тут голова его тяжело откинулась набок, и он быстро уснул.

* * *

…Шамиль очнулся в одном из приморских переулков Махачкалы. Пыль стояла столбом, забиваясь в глаза, в ушах гудело. Впереди, демонстрируя резиновые подошвы, резво бежал человек. Шамиль побежал следом, поскальзываясь ботинками на разметанных по земле целлофановых пакетах. За поворотом показалось еще несколько бегущих, а с крыши послышался чей-то осипший крик: «Тохта! Тохта!»{Стой (тюрк.).} Сзади, ломая шифер, двигалось что-то тяжелое, но люди бежали дальше, как будто стремясь укрыться от догоняющего их грохота. Шамиль миновал еще один поворот и сразу перестал что-либо слышать…

* * *

…Вскочив в постели, Шамиль поглядел в маленькое незанавешенное окно кунацкой, за которым мигнула ночная молния. Потом осторожно встал с кровати и прокрался в соседнюю комнату, где висели огромные бронзовые тарелки. Покачиваясь на сквозняке, они глухо, чуть слышно звенели. Постояв в нерешительности, он вернулся в кунацкую и сел на ковер. На стене перед его глазами в прерывистом свете молний вспыхивали медные, фарфоровые, глиняные, латунные миски, блюда и чаши. Вдоль другой стены стояли гигантские трехногие свадебные котлы местного производства, на полках – мучалы{Традиционные кубачинские кувшины для воды.} в виде человеческих фигур с крышками-папахами, нукнусы для муки и прочие диковинные сосуды. Рядом с резным очагом из-под ковра выглядывали мозаичные каменные плиты с заделанными известью щелями. Завтра утром нужно было ехать в город, и следовало выспаться. Шамиль почесал за ухом и вернулся в постель.