Читать книгу "Пересуды - Хуго Клаус"

Большинство людей лучше, чем сами думают, зачем они меня дурачат? Как доктор Вермёлен. Он говорит, мы должны радоваться друг другу. Но смотри, Рене, у меня только один брат, и даже с ним не получается радоваться. Ты не хочешь со мной говорить. А ты мне должен был бы все рассказать про солдат и про негров. Как негры одеваются в джунглях, и что едят, и как ловят птиц, и как их отличить друг от друга, и почему они всегда смеются».

Ноэль вслушивается в ответ брата. Хлопает себя ладонью по лбу. Как Рене мог услышать его болтовню, если он ничего не сказал вслух?

Отец перестал храпеть.

Ноэль засыпает. Его будит ночная птица. Он возвращается к Рене, медленно открывает дверь в его комнату. В полутьме видит белое нагое тело, словно упавшая вниз лицом гипсовая статуя, вернее, торс: руки, ноги и голова гораздо темнее, их не различить в сумраке.

— Ты должен мне помочь, — Ноэль говорит, стоя в дверях. — Кто был Гога Полло? Я как тебя увидел, сразу вспомнил. Как давно это было, а? Ватерполо?

Ноэль подходит поближе к кровати, к страшному тощему остову того, что было когда-то его братом Рене, улетевшим неизвестно куда, неведомо зачем.

Ноэль зажимает ладонью рот, чтобы сдержать стон.

Пока Рене жил здесь с нами и там далеко в Африке, он совершил много злого, но разве заслужил он такое суровое наказание?

Блестящая от пота спина Рене покрыта множеством шишек, а на них — незаживающие свищи, и темно-красные рубцы, и следы подживших корок, и кровавые полосы, словно проведенные граблями.

— Я никому не скажу. Клянусь, — говорит Ноэль молча.

Шарль

Глубокой ночью Рене Катрайссе приходит в себя. Прямоугольное пятно мягкого лунного света лежит на постели. Он натягивает рубашку и брюки. Связывает шнурки башмаков, закидывает их на плечо. Спускается с лестницы, в спальне родителей негромко разговаривают, слов не разобрать. Рене хватается за перила, другой рукой опирается о холодную беленую стену. Очень медленно поворачивает ключ в замке задней двери.

Он идет по улице. В холодном свете луны и уличных фонарей деревня кажется покинутой. Дом Его Преподобия, окруженный айвовыми деревьями. Пруд, от которого несет гнилью. Ферма, где разводят норок. В центре ротонды — плакат с портретом Модеста Танге, написавшего больше пятидесяти книг, в основном про древних греков. Кафе «Комфорт», где Дольф Катрайссе по субботам играет в вист. Школа, рядом дом Учителя. На столетний юбилей то ли со дня рождения, то ли со дня смерти Модеста Танге их класс принимал участие в конкурсе рисунков, организованном властями провинции; «Варегемский вестник» писал об этом. В конкурсе был занят весь класс, от малышей, разучивавших песенки, до старших, изучавших сложные вычисления. Нарисовать нужно было Аполлона, Учитель Арсен целую неделю подробно рассказывал нам о нем. Пользоваться ластиком запрещалось. Только рисовать карандашом. Едва какая-то линия пошла наперекосяк, начинай сначала. Почему-то рисунки малышей Учитель Арсен считал самыми красивыми. Чем дальше от образа бога Аполлона оказывалась картинка и чем хуже, коряво и неумело, была нарисована, тем больше он восхищался. Размахивал руками, как ветряная мельница, кричал:

— Вот он, вот он, куда до него Микеланджело, если этот рисунок не выиграет главный приз, я буду жаловаться губернатору!

А я изображал бога Аполлона. Перед школьной доской, покрытой подсохшим мелом, в старых, сползающих трусах. Руки полагалось держать так, словно я собирался бряцать на лире. Я дрожал от холода. Стоило мне опустить руку, как Учитель Арсен орал:

— Аполлон, nondedju[14], давай играй на своей лире! Рене пробует двигаться быстрее, но ничего не получается. Он задыхается, опускается на колени, падает, поворачивается на бок. Смотрит на Большую Медведицу и Млечный Путь. Обувается. Тащится мимо молочной фабрики, окутанной белым паром. Мимо лугов, за которыми видны фермы. Наконец добирается до Леса Забвения[15]и джипа.

— Не очень-то ты рано, — говорит Шарль. У него, как всегда, за щекой порция ката[16]; темно — зеленая ниточка слюны тянется от угла рта к горлу.

Шарль, жуя, отворяет дверь. Рене влезает, вытягивает ноги. кат через три дня теряет запах и наркотическую силу. Но Шарль жует, заглушая тоску по Кибомбо, по Нгами[17].

— Берегись, Оостенде, мы едем! — орет Шарль, заводя мотор.

Рене выдергивает ключ из стартера, сует его в нагрудный карман Шарля.

— Я ничего не принес, — говорит Рене.

— Без проблем. Значит, так поедем.

— Езжай один в Оостенде.

— Даже не надейся. Вместе туда, вместе назад.

Птицы шебуршат в зарослях. Дикие голуби. Тоска по Кибомбо. Негры, целыми днями жующие кат. Мирные, почти счастливые. Язвочки в уголках рта, бешено колотящееся сердце. Бабы на фиг не нужны.

— Я тут подумал, — Шарль говорит, — что по дороге в Оостенде мы можем сделать небольшой крюк к югу, до Лиссевеге. Заехать к жене Вайнантса. Вайнантс был наш товарищ. Мозги-то куриные, зато надежный. Вместе туда, вместе назад. Я тут подумал. И потом, мне досталась его камера. Если честно, жена имеет право получить ее. Только как ей об этом сказать? «Мадам, вашего муженька раздавил слон»? Я не смогу удержаться от смеха. Он бы тоже не смог.

Мы прятались в зарослях. Помню, я сказал Вайнантсу: «Не шебуршись».

И тут мы их увидели, мамашу-слониху с детенышем. И Вайнантс поднялся, и пошел им навстречу со своей камерой. Кажется, сказал еще: «Эй ты, жопастая!» — дурак, счастливчик, прошедший огонь и воду, ускользнувший от солдат-симба[18]и полицейских Мобуты, не подхвативший бери-бери. «Жопастая», — сказал он. И стал наводить на резкость. Ничего не замечая. А слониха подхватила Вайнантса своим хоботом, подняла, шмякнула оземь и расплющила передней ногой. Мы услышали треск, как будто ломались ветки. Его деньги мы поделили между собой. Кэп сказал: «Он был глуп, но храбр. Хорошо играл в карты. И был аккуратен. Не о каждом из вас можно это сказать».

— Ты хинин принял? — спрашивает Шарль.

Рене качает головой. Шарль сжимает своей вонючей лапищей его щеки и сует в рот Рене три таблетки.

— Авось прорвемся, — говорит Шарль, — мы и не под таким огнем выживали, как сказал бы Элиот Несс[19].