Читать книгу "Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов"

Тридцать первого декабря администрация сделала мне подарок. Парня по имени Денис — на бицепсе у него была выколота вертящаяся свастика в круге — перевели от нас, и я занял его шконку.

В новогоднюю ночь мы уселись за колченогий низкий стол. На столе у нас, как в романах Дюма, была копченая курица. Курицу «загнали» дяде Юре его дочери. И был тюрьме разрешен просмотр телевизора до шести утра. Я был абсолютно счастлив в ту ночь с тридцать первого декабря две тысячи второго года на первое января две тысячи третьего. Ведь с чудовищной «двойки» я вернулся в родной «третьяк».

В полночь зэки закричали «С Новым годом, «третьяк»!» и забарабанили по дверям и решеткам. И караульная смена ничего не сказала. Новый год все-таки.

«Новый год, порядки новые,

колючей проволокой наш лагерь обнесен,

со всех сторон глядят глаза суровые…»

— поется в старой воровской песне.

Моя жизнь не всегда была так трагично несчастлива… Париж, тридцать первое декабря тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Я временно разошелся в тот год с тяжелой Наташей Медведевой, и мы жили на разных квартирах. В меня была влюблена тогда немецкая девочка-журналистка Изабель Гроу. Она писала для модного глянцевого журнала «Темпо», у нее были длинные ножки, тонкие, ниже лопаток, волосы девочки из приличной семьи.

И от нее обильно и нежно пахло духами «Кристиан Диор», ими когда-то душилась, грешными, другая модная девочка в городе Москве.

Изабель была темная блондинка. Папа-адвокат отправил ее в Париж учиться. Она училась в Сорбонне и писала для «Темпо» репортажи, в том числе и обо мне. Мы вместе «вращались», или, как сейчас говорят, «тусовались», среди парижских экспатриантов, то есть иностранцев: это были немцы, американцы, был даже художник-ирландец. Париж в восьмидесятые был дешевым городом для иностранцев. Многие пытались повторить судьбу Джойса, или Хемингуэя, или Пикассо.

Тогда я не ценил себя очень уж высоко. Я ходил в советской солдатской шинели стройбата, с золотыми буквами СА на черных погонах, был автором четырех романов, изданных по-французски и имевших шумный успех. Я жил в Париже шестой год. Другой считал бы все это основанием для того, чтобы быть наглым на моем месте. Но я ставил планку выше и переживал к тому же разрыв с Наташей, с адским, как позднее выяснилось, персонажем. А Изабель приходила соблазнять меня в мою мансарду на рю де Тюренн, она вытягивала ножки, принимала позы. Но я почему-то спал с кем угодно, только не с ней, а был для нее вроде старшего брата.

Тридцать первое наша компания решила провести на колесах. Мы загрузились в несколько автомобилей и начали рано. Мы заехали на квартиру американцев близ Ле Алля. Помню, когда мы выходили из авто, я отметил побелевшие плиты тротуара, что указывает в Париже на мороз. Снега в ту зиму не было, он обильно выпал лишь на следующий Новый год. А тогда мои лаковые туфли отпечатывали на белой изморози следы. Нужно еще сказать, что на мне был токсидо, то есть смокинг, — брюки с лампасами и сам смокинг. И белое пальто поверх. Белое пальто я купил когда-то в Нью-Йорке, но надевал его считанное количество раз. А тут такой случай — Новый год, Париж, красивая германка тоненькая Изабель с большой грудью. Марихуана американцев сблизила нас, и мы целовались. Я думаю, глядя в прошлое, что мы были очень красивой парой, стильной.

От американцев спустя пару часов мы помчались дальше. Париж и в обычные ночи напоминает праздник, а в season of greetings, между Кристмасом и Новым годом, он — симфония огней. К подсветке исторических памятников присоединились растяжки на улицах, вспыхивавшие сотнями тысяч лампочек. Изабель сидела у меня на коленях, и даже сквозь пальто я чувствовал ее горячие ляжки и задик. Может, они горели от выпитого ею шампанского?

Уже в новом, тысяча девятьсот восемьдесят шестом году мы домчались до пригорода Парижа, где в особняке некоего неприлично богатого еврея были танцы. И был кокаин. И, конечно, еще и еще шампанское. Там, казалось, был весь Париж! Я встретил своего приятеля Пьер-Франсуа Моро и встретил элегантного носатого Алена Брауна с соплей алого платка из нагрудного кармана, и его подругу, и девушек из порножурнала «Женские письма», Анн и Кароль. Все они, красивые и возбужденные, танцевали, бегали из зала в зал, все были молодые и красивые. Толстый, привычно пьяный хозяин-еврей слонялся по залам с сигарой, в смокинге, как и я, и получал видимое удовольствие от веселья своих гостей. О подобных сборищах можно прочесть у Скотта Фитцджеральда. Там было несколько сотен гостей! Играли два оркестра!

Уже много позже того, как рассвело, мы с трудом поднялись в мою мансарду и свалились спать, полураздевшись. Я, Анн, Кароль, ирландский мальчик с фамилией, начинающейся на «О», и Изабель. Мы тотчас уснули вповалку шампанским утренним сном, и во сне я дышал духами «Кристиан Диор», ибо спал, уткнувшись носом в душистую гривку Изабель. А рука моя покоилась на ее ляжке, где она сподобилась порвать чулок.

Прошлое бывало и красивым, не правда ли?

P.S.

Мы целовались в Новый год,

Но все когда-нибудь пройдет,—

Пришел тюремный Новый год,

И часовые у ворот…

Арифметический расчет

Глаголет: горстка лет пройдет,

Судьбы сместится колесо

И дрогнет чаша у весов…

То дрогнет вниз,

То вверх скользнет:

Тюремный год —

Счастливый год…

С татуировкой на щеке

Сидит парняга в кабаке.

Ты видишь, милая, он свой,

Как ты да я, да мы с тобой…

Ведь на коленной чашке

У тебя цветок,

А на правой ляжке голубок…

«Но я люблю тебя, Наташка…»

Люди развиваются постепенно. В 1996–1997 годах я еще ходил в Госдуму на заседания Комитета по геополитике. Его возглавлял Алексей Митрофанов из ЛДПР. Мы разрабатывали закон о статусе русской нации, который впоследствии выдержал даже два думских слушания, но не набрал нужного большинства в Совете Думы и был погребен. А зря. Нужный закон. Мы там собирались каждую неделю в большой комнате комитета, и кого там только не было! Несколько толковых людей и, как всегда, жирная туча пикейных жилетов, болтунов и алкоголиков. Для своего оправдания могу сказать, что тогда я еще чуть-чуть верил в российский парламентаризм. Теперь не верю, и если я приду в здание Госдумы, то сбегутся все охранники, менты, ФСБ и не пустят. Грудью лягут на паркет. Я пробовал. Но я не об этом. Я о девочке. Я уже тогда был серьезный политик, однако на девочек и некоторых дам озирался и оборачивался. И, надеюсь, буду до конца дней моих. Вот Жорж Клемансо, по прозвищу Тигр, французский премьер, умер в возрасте восьмидесяти восьми лет в задней комнате за своим рабочим кабинетом с дамой тридцати лет с небольшим. Французы гордятся — и правильно — вирильностью своих лидеров.

Тигр умер как мужчина, как надо.

Мы стояли в коридоре — один чечен, я, адвокат Беляк, еще кто-то — после заседания. И идет она: глазки блудливые, тощенькая, задик затянут в вельветовые брючки, волосы окрашены перьями черными и синими, носик расплывчатый, протезные какие-то модные каблуки — юная дегенераточка. Протискивается мимо, как нитка в иголочку, в дверь. Не очень желая пройти.