Читать книгу "Снеговик - Жорж Санд"

— Или вовсе не стелил! Ну да все равно, посмотрим.

— Господин Гёфле, когда тетенька нынче утром пришла в Фалун, чтобы отправить меня вместе с вами, она мне сказала: «Ты ничего не будешь делать в замке, куда поедешь со своим хозяином. В замке барона… барона…»

— Вальдемора.

— Да, да, вот именно! «Там красивые комнаты, всегда чисто прибранные, и тьма прислуги, которая все делает. Что господину Гёфле нужно, так это чтобы кто-то был при нем и за него приказывал, он не хочет больше брать Франсуа, потому что его никогда не дозовешься. Вечно он пьет да гуляет с другими лакеями, а господину приходится самому всюду бегать и кликать, чтобы добиться того, что нужно. Ему это неудобно. Господину это страсть как не нравится. А ты будешь умницей, ты его никогда не оставишь, понятно? Распорядишься, чтобы ему подавали, а заодно и тебе подадут».

— Так вот, — сказал доктор, — вот на что ты рассчитывал?

— Еще бы! Я ведь послушный и все понимаю, господин Гёфле, я вас не покину, не побегу за большими дворцовыми лакеями!

— А было бы лучше! Но попробуй-ка сбегай к ним отсюда.

— Разве иначе, как через озеро, в новый замок не попадешь?

— Нет, никак: не то ты бы уже, пожалуй, сидел в компании ливрейных лакеев.

— Да нет, господин Гёфле, раз это вам не нравится. Но до чего же там было красиво внутри!

— Где там? В замке Вальдемора?

— Да, так они называют новый замок… Ой, господин Гёфле, там куда лучше здешнего! А народу-то! Мне совсем не было страшно!

— Отлично, сударь, замок, полный гостей, вскружил вам голову: шум, факелы, позолота, беспорядок, и еды вдоволь! Что до меня, то мне совсем не по вкусу торчать всю ночь на бале и ждать, что наутро я окажусь в первой попавшейся комнате с четырьмя-пятью молодыми болванами, пьяными или драчливыми. Я люблю есть понемногу, но часто и спокойно поспать несколько часов, но чтобы меня никто не тревожил. К тому же я не развлекаться сюда приехал. Барон вызвал меня по важному делу. Мне надобна отдельная комната, свой стол, чернильница и немного тишины. Досадно, если за всем этим праздничным весельем барон позабыл, что я уже не юный студент, падкий до музыки и вальсов! Завтра поутру я скажу ему все, что об этом думаю. Он должен был распорядиться, чтобы мне приготовили то ли это, то ли другое помещение, подальше от шума и от непрошеных посетителей. Я ведь чуть было уже не поворотил назад на фалунскую дорогу, видя, как удивились моему приезду лакеи и как они смутились, не зная, куда меня поместить поприличнее, да вот снега испугался, к тому же и Локи был весь в мыле! По счастью, я вспомнил, что в старом Стольборге есть чертова комната, которой все сторонятся, и поэтому ее никому не предложат. Вот мы и в ней, и нам неплохо. Завтра, Нильс, ты вытрешь пыль и обметешь паутину. Я, знаешь, люблю чистоту.

— Да, господин Гёфле, я Ульфу скажу, а то я слишком мал, чтобы пообметать все наверху.

— Да, верно. Попросим Ульфа.

— Но скажите, господин Гёфле, почему эту комнату называют медвежьей?

— Что ж, название как название, — ответил Гёфле, который, погрузившись в раскладывание бумаг по ящикам письменного стола, счел совершенно излишним объяснять Нильсу вопросы геральдики.

Однако он вскоре заметил, что на мальчике лица нет от страха.

— Послушай, да что с тобой? — спросил он нетерпеливо. — Ты только ходишь за мной по пятам и ни в чем мне не помогаешь.

— Я медведей боюсь, — ответствовал храбрый Нильс, — вы с пастором в Фалуне насчет большой медведицы разговаривали, я все слышал!

— Я? О большой медведице? Ну конечно же, пастор астрономией занимается, вот мы и говорили… Успокойся, храбрый юноша. Видишь ли, речь шла о созвездии Большой Медведицы, что на небе.

— Ах, так большая медведица на небе, — воскликнул обрадованный Нильс. — Значит тут ее нету? Она не придет к нам сюда?

— Нет, нет, — смеясь, сказал адвокат. — Она слишком далеко, слишком высоко! Если бы ей вздумалось спуститься, она бы себе лапы поломала. Ну, теперь ты не будешь ее бояться?

— Ни чуточки! Только бы она не свалилась оттуда.

— Ба! Видишь ли, она там, наверху, крепко-накрепко прибита семью алмазными гвоздиками преизрядных размеров.

— Наверное, боженька ее приколотил туда за то, что она была злая?

— Должно быть, так! Теперь тебе не страшно?

— О нет, — сказал Нильс, пренебрежительно пожимая плечами.

— Тогда пойди скажи Ульфу…

— Господин Гёфле, вы еще о каком-то Снеговике говорили!

— Ах, вот что! Ты, видно, ничего не пропускаешь мимо ушей? Хорошенькое дело!

— О да, господин Гёфле, — простодушно согласился Нильс, — я ко всему прислушиваюсь.

— Что же такое, по-твоему, Снеговик?

— Не знаю. Пастор вам тихонечко говорил со смехом: «Вот вы и повидаете Снеговика!»

— Очевидно, он имел в виду гору, которая так называется.

— Ну уж нет! Ведь вы спросили: «А у него все та же прямая походка?» А пастор в ответ: «Он все охотится у себя на озере». О, я шведский не хуже далекарлийского понимаю!

— Из чего ты и заключил…

— Что по озеру, через которое мы сейчас ехали, расхаживает большущий снежный человек!

— Так, так, а за ним следом ковыляет большой медведь! У тебя, братец, воображения хоть отбавляй! Медведь-то белый или черный?

— Не знаю, господин Гёфле.

— Это не мешало бы выяснить, прежде чем мы усядемся ужинать в этой комнате. А вдруг они придут и сядут за стол вместе с нами?

Нильс увидел, что Гёфле над ним подтрунивает, и рассмеялся. Доктор уже собирался порадоваться, что успешно излечил детские страхи, как вдруг Нильс, снова притихший, сказал:

— Уйдемте лучше отсюда, господин Гёфле! Такое худое место.

— Превосходно! — в сердцах вскричал адвокат. — Вот и возись после этого с детьми! Я-то стараюсь ему растолковать, что Медведица — это созвездие, а он еще пуще пугается!

Видя, что хозяин недоволен, Нильс снова принялся утирать слезы. Это был балованный и пугливый мальчик. Гёфле, по натуре человек добрый, вбил себе в голову и то и дело повторял, что не любит малышей, и утешался тем, что пусть он в свое время не женился и не завел детей, зато не обременил себя ответственностью за их будущее и в полной мере сохранил свободу мыслей. Однако большая чувствительность, которой он был наделен от природы и которая незаметным образом выросла под влиянием душевных порывов и тревог, связанных с его профессией, привела к тому, что огорчения и слезы слабых существ стали для него просто невыносимы. Настолько, что, ворча на глупого мальчишку, одолеваемый страстью к хитроумным ученым спорам, помогающим выигрывать дела, когда обращаешься ко взрослым, но портящим все, когда говоришь с детьми, он попытался утешить и успокоить малыша и даже пообещал, что если большая медведица появится в дверях, он пронзит ее шпагой, но в комнату войти не даст.