Читать книгу "Штрафбат - Эдуард Володарский"

Нехай горят, сучьи выродки, огнем адовым, штоб я за них воевать пошел — не дождетесь.

— Закрой хайло — услышат.

— Нехай слушают — в гробу я их видел, дубовом и тесовом.

— Немец-то им нажарит зад — до Урала драпать будут.

— А как воевать будем? Под охраной?

— Ага! Ты воюешь, а тебя двое красноперых с автоматами охраняют… — послышался приглушенный смешок.

— А што, мужики, немец верх возьмет, глядишь, колхозы ликвидирует?

— И нас заодно с колхозами вместе…

— Не скажи — на земле работать кому-то ведь надо?

— Гля-ка, а политические все как один шагнули — ну, бараны, мать их, энтузиасты!

Начальство медленно шло вдоль строя вышедших вперед, и высокий, с четырьмя шпалами громко говорил:

— С кем на фронте осечка выйдет, тогда уж сами себе приговор выносите — расстрел без оправданий! Запомните то, что говорю! Повторять вам никто не будет!

А начальник лагеря остановился перед кряжистым мужиком лет сорока, с тяжелым лицом и серыми, как у волка, раскосыми глазами:

— Ты ж в законе, Глымов? Не работал, а на фронт хочешь?

— Да надоело на нарах париться, начальник, малость повоевать охота, — скупо улыбнулся Глымов.

— Там малость не получится, там на всю катушку надо будет, Глымов, — нахмурился начальник лагеря.

— Это уж как придется, начальник, — вновь улыбнулся Глымов, и стоявшие рядом зэки тоже заулыбались.

— Там придется, Глымов, там придется… — все хмурился начальник лагеря.

— Ох, начальник, нам, славянам, все одно — что спать, что воевать. Спать — оно, конечно, лучше — пыли меньше, — в третий раз улыбнулся вор в законе Глымов.

…Другой лагерь, правда, как две капли похожий на предыдущий, и такой же строй зэков вытянулся по плацу, и слышны крики начальства:

— Родина в опасности!.. кровью искупить свою вину!.. Три шага вперед!

И строй качнулся и люди стали выходить вперед — сразу четверо… потом трое… потом снова четверо… один… трое… еще сразу четверо…

Поземка швыряет в лица сухой колкий снег, стоят зэки, смотрят — такого еще не бывало…

…Еще лагерь. Шеренги зэков, и вновь крик начальства:

— Кровью искупить на фронте свою вину!

И вновь выходят желающие отправиться на фронт…

Заключенные жадно слушали пронзительный голос полковника:

— Родина в опасности! На фронт поедут только добровольцы! Кровью искупить свою вину! Кому сердце приказывает — три шага вперед!

И один за другим стали выходить заключенные. Густо валил снег, белыми эполетами ложился на телогрейки…

Руки инструктора быстро собирали затвор винтовки. Сухо щелкали детали, входя друг в друга.

— Поняли? Давай за дело! — скомандовал инструктор.

И человек пятнадцать зэков, сидевших за длинным столом, стали неуверенно собирать лежавшие перед каждым детали затвора. Инструктор, затянутый в гимнастерку с тремя кубиками в петлицах, не спеша прохаживался вдоль стола, останавливался, смотрел, начинал поправлять:

— Да не так… че ж ты ударник-то забыл? Вот смотри… — Он брал детали и медленно, чтобы курсант мог увидеть, начинал собирать. — Ну, понял? Вот эту хреновину сюда, а вот эту со спусковым крючком сюда… Проще пареной репы, че ты?

— У меня готово, — сказал один зэк.

— У меня тоже, — подал голос другой.

— И я вроде… — сказал третий.

— Двести раз подряд собрать и разобрать! — скомандовал инструктор.

— Сколько? — изумленно спросил кто-то.

— Двести, — повторил инструктор, — А вы как думали? Чтобы воевать — учиться надо!

— Н-да-а, воевать — не воровать… — сказал еще один зэк.

Семеро курсантов встали из-за стола, собираясь уходить.

— Вы куда, граждане? — спросил инструктор.

— Да мы, гражданин старший лейтенант, за Гражданскую войну не одну тыщу раз эти затворы собрали и разобрали, — ответил за всех один заключенный.

— И пулемет знаете?

— А как же… как «Отче наш».

— Чего же сразу не сказали? Много таких среди вас?

— Хватает. Думаю, больше половины добровольцев, — сказал тот, что за всех.

— Тогда свободны. Явитесь только на стрельбы. Остальным продолжать! И поживей, ребята, поживей. — Старлей посмотрел на часы. — Через час новая партия курсантов придет.

— А нас отпустите? — с надеждой спросил кто-то.

— А вы пойдете с пулеметами знакомиться, — ответил инструктор.

— Скоро обед, старлей, святое дело!

— Пока двести раз не разберете и не соберете, никакого обеда не будет! — свирепо вытаращил глаза инструктор.

Потом зэки стреляли по мишеням, лежа в неглубоких окопчиках. Перед каждым стоял фанерный щит, на котором черной краской был нарисован немецкий солдат в каске и с автоматом. Щиты стояли метров за пятьдесят от окопчика. Пули стрелков ложились неровно, а то и вовсе свистели мимо. Выстрелы громыхали громко, отдаваясь эхом в перелеске, черневшем на краю поля-стрельбища. Потом они по очереди вели огонь из пулеметов по тем же самым мишеням, только теперь мишени стояли не в шеренгу, а были разбросаны по полю в беспорядке. Потом швыряли гранаты — ухали взрывы, и фонтаны черной земли поднимались над полем.

— Как чеку сорвал, сразу кидай, а то подорвешься! — кричал инструктор. — Давай!

Зэк брал в руки гранату, брал с опаской, взвешивал на руке.

— Давай, чего телишься? Немец ждать не будет — он в тебя три пули всадить успеет, если телиться будешь!

Зэк рванул кольцо и швырнул гранату. Бросок был слабым, граната улетела недалеко, и взрыв прогремел совсем рядом — на зэков и инструктора посыпались комья земли.

— Так девочки-школьницы бросают! Всех нас подорвать хочешь! — опять кричал инструктор. — Давай еще разок!

Поезд грохотал на запад. В товарняке ехали на фронт штрафники. На площадках за вагонами укрывались от холодного ветра охранники с автоматами. Двери вагонов были закрыты, и на щеколдах висели большие амбарные замки. А в вагонах на двухэтажных дощатых нарах сидели и лежали безоружные бывшие зэки и окруженцы. Слоями плавал в воздухе сизый махорочный дым, кто-то в углу играл на старой потрепанной гармошке, и латаные-перелатаные меха, когда их растягивали и сжимали, громко сипели. Гармонист пел жалобным простуженным голосом:

Идут на север срока огромные,

Кого ни спросишь, у всех Указ,

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Взгляни, быть может, последний раз…