Читать книгу "Я нашел подлинную родину - Винценц Мюллер"

Под командой унтер-офицеров началась настоящая муштровка: «Ложись! Встать! Ложись! Встать!» — и тому подобные практические занятия. Иной раз, когда я плохо или якобы плохо выполнял упражнения, меня заставляли пробежать сто метров, крича при этом: «Эти добровольцы-одногодичники — величайшие в истории идиоты!» Иногда, проштрафившись, я должен был влезть на дерево, росшее на казарменном дворе, и до хрипоты кричать: «Я сижу там, где обитали мои предки!»

Очень не любил я и мои товарищи бега с препятствиями, а на гимнастике — прыжков через гимнастический плинт. При выполнении этого упражнения я из-за сильной усталости и повредил себе колено. Однако ни дурное настроение, ни чувство досады, иногда переходившее в злость, не отвратили меня от офицерской профессии.

В декабре 1913 года мой отец еще раз решительно ополчился против избранной мною профессии. Поводом для этого был уже упоминавшийся инцидент в Цаберне, который вызвал тогда как в Германии, так и за границей, особенно во Франции, бурные атаки против германского милитаризма.

Что же там произошло? В небольшом эльзасском городе Цаберне обострились отношения между населением и военнослужащими располагавшегося там 99-го пехотного полка, укомплектованного из эльзасцев и жителей Северной Германии. На занятиях с новобранцами лейтенант барон фон Форстнер заявил, что каждому солдату, который прикончит жителя-эльзасца, он даст десять марок. Это заявление стало достоянием гласности и, естественно, взволновало население. Несколько раз дело доходило до скоплений на улицах, главным образом молодежи. Командир полка полковник фон Рейтер ввел в дело — хотя этим должна была бы заниматься полиция — небольшое войсковое подразделение, которое самовольно произвело аресты, в том числе совершенно не причастных лиц. Бургомистр Цаберна обратился за помощью в рейхстаг, тогда как командующий Страсбургским военным округом генерал фон Деймлинг угрожал объявить в Цаберне осадное положение.

В рейхстаге состоялись бурные дебаты, причем президент рейхстага Ференбах заявил: «Если так пойдет дальше, то "finis Germaniae"». Рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег считал, что в Цаберне хотели только защитить армию от эксцессов, хотя принятые меры вышли за рамки законности. Прусский военный министр решительно встал на защиту молодых офицеров, заявив, что армии необходимы именно решительные молодые офицеры.

По настоянию рейхстага против командира полка было возбуждено уголовное дело, которое окончилось оправдательным приговором. Лейтенант фон Форстнер сначала был приговорен военным судом к сорока трем дням тюремного заключения, однако высшая судебная инстанция оправдала его. Новобранцы, рассказавшие о «предложении» лейтенанта фон Форстнера, были подвергнуты длительному аресту за нарушение присяги, так как разгласили то, что происходило на военных занятиях.

В ходе этих событий кронпринц направил командиру полка телеграмму: «Держись на своем!» Кайзер, находившийся в это время у своего друга князя Фюрстенберга в Донауэшингене, как обладающий неограниченной командной властью, минуя гражданские органы, поддерживал непосредственную связь с командующим Страсбургским военным округом. Правые круги объявили критические выступления в рейхстаге посягательством на верховную власть кайзера.

Я возражал отцу, который был очень взбудоражен, что этот случай не типичен. В Баварии и в других германских землях что-либо подобное было бы невозможно да, пожалуй, и в Пруссии в целом. Мой отец считал, что инцидент в Эльзас-Лотарингии показывает, что политикой, которая осуществлялась до сих пор, не удалось завоевать тамошнее население на сторону Германии. Решающим является опять-таки «личный режим», который из-за неограниченной верховной власти кайзера сильнее всего дает себя знать именно в армии. Я тоже осуждал этот инцидент, однако настоял на том, чтобы стать офицером.

Благодаря знакомству с одним офицером мне удалось в январе 1914 года перейти в качестве фанен-юнкера в 13-й (вюртембергский) саперный батальон в Ульме, где как раз освободилось место. Мне посчастливилось попасть в роту, которой командовал очень строгий и волевой, но зато весьма справедливый офицер — капитан Нейнингер, который вскоре стал пользоваться моим глубоким уважением. Случилось, что один унтер-офицер дважды напрасно придрался ко мне, и оба раза капитан незамедлительно отправил его под арест. Так поступал он не только по отношению ко мне, фанен-юнкеру, но и по отношению к рядовым солдатам, и даже при незначительных происшествиях. Из этой роты в мае 1914 года я в звании унтер-офицера, чрезвычайно довольный военной службой и убежденный, что избрал правильный путь, был командирован в Королевское прусское военное училище в Касселе, где меня и застало начало войны.

На востоке

Преодолев многие трудности, я стал наконец лейтенантом. Мне было чуть больше двадцати лет, а я уже побывал в боях на Западном фронте и по недоразумению был включен в немецкий саперный отряд, который в июне 1915 года отправили из Берлина в распоряжение германской военной миссии в Турции. В действительности этот саперный отряд был целой ротой, насчитывавшей 250 человек. Вопреки интересам дела он был сформирован в Берлине из военнослужащих многих саперных батальонов,

В середине июня 1915 года я выехал из Берлина в Константинополь, чтобы — на этот раз в Турции — бросить на чашу весов и «свой вес» в борьбе против врага. Путь шел через Вену, Будапешт и через тогда еще нейтральные Румынию и Болгарию. Поэтому все офицеры саперного отряда (унтер-офицеры и солдаты отбывали небольшими группами — по 15–20 человек) получили гражданские документы. В моем паспорте было указано, что я банковский служащий. В купе поезда я разговорился с пассажиром, который тоже направлялся в Константинополь. Сначала я, сам того не желая, оскорбил его тем, что ничего не знал об издательстве Августа Шерля в Берлине, военным корреспондентом которого он был, а посему считал его единственным патриотическим издательством. Он сказал мне, что уже побывал и на Западном и на Восточном фронтах.

— Просто хватает за сердце, когда подумаешь, как храбро дерутся наши солдаты и как они горят желанием победить! — заявил корреспондент. Затем он стал распространяться о Лангемарке, о воодушевлении добровольцев, особенно студенческой молодежи.

Корреспондент поведал мне много разных героических историй. На основании фронтового опыта я в большинстве случаев понимал, что эти небылицы либо были рассказаны ему кем-нибудь, либо он сам выдумал их. Мой спутник полагал, что предстоящие военные успехи Турции будут иметь для Германии большое значение. После того как султан провозгласил «священную войну» всего магометанского мира, восстание магометан против Англии является только вопросом времени. Больше всего его интересовало, почему такой молодой человек, как я, не пошел добровольно в солдаты. Желая сохранить тайну, я заявил, что болен.

В конце концов за три дня путешествия мы хорошо поняли друг друга. Он подарил мне на память книгу Пауля Рорбаха «Немецкая идея в мире». Эта книга и сейчас у меня. Тогда я подчеркнул в ней многие места, в том числе и такие строчки: «Является ли вечный мир, как считал Мольтке, некрасивой мечтой или все же красивой, будет ли он осуществлен в ближайшем или далеком будущем, — пока дела в мире обстоят так, что каждая большая и сильная нация обладает инстинктом самосохранения в форме национального стремления к экспансии, причем предел ее будет там, где выступят другие национально-политические встречные влияния достаточной силы». Еще больше понравилась мне фраза, относившаяся к Турции: «Мы стремимся не к политической, или экономической, или колонизаторской германизации Турции или же какой-либо ее части, а к внедрению германского духа в большой национальный процесс обновления, охвативший этот восточный народ, которому принадлежит или будет принадлежать будущее и политическое господство между Персидским заливом и Средиземным морем».