Читать книгу "Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин"

— Как проводили атаку?

— Скорость держали 25–30, иногда и 12–15 километров в час. Старались двигаться зигзагами. Перед боем собираешь экипаж и говоришь: «Придерживаемся такого направления, ориентир такой, ориентир такой». Механик-водитель следит за дорогой. Стрелок-радист ничего не видит. Лобовой пулемет нужен был только для усиления огневой мощи, как пугающий — прицельность у него плохая. У многих стрелков не хватало, но у меня такого не было — всегда был полный экипаж. Пехота ходит — так наши поймают кого-нибудь, расскажут, как хорошо на танках воевать, — и зачисляют в экипаж.

Наблюдение ведут командир машины и заряжающий. У них смотровые щели, а на «восьмидесятипятках» появились перископические прицелы. Потом я уже вижу, какая цель, и командую заряжающему, каким заряжать — бронебойным или фугасным. Стрельбу вели и с короткой остановки, и с ходу. Но с ходу шанс на попадание — ноль, так что в основном с короткой остановки. Кстати, за подбитые танки платили деньги. Да только кто их получал? Все в Фонд обороны! Я открыл матери счет, и 1000 рублей каждый месяц ей посылали: у нее была доверенность, по ней она получала.

— Пехота с вами всегда была?

— Да, всегда с нами. У нас в корпусе была мотострелковая бригада (потом она стала 29-й гвардейской бригадой), ее батальоны были распределены по трем нашим танковым бригадам. На каждый танк по 5–8 человек. Но они всегда были с нами, как танковый десант. Один раз я столкнулся с пехотным командиром. У меня машина была неисправная, но мы отремонтировали ее и пошли догонять своих. Наткнулись на пехотный полк: ему надо двигаться вперед, а немцы перегородили дорогу. Командир полка подскочил ко мне: «Иди, выбей немцев!» А там уже, я вижу, танки горят. Спрашиваю: «Это вы послали?» — «Да, я послал». — «Поймите правильно, ни один танк там ничего не сделает. Туда нужно дать огонька». Он на меня как закричит: «Я тебя сейчас расстреляю! Невыполнение приказа! Я полковник!» Недолго думая, я вскакиваю в машину, люки закрыл. «Теперь, — говорю, — попробуй. Сейчас полк разнесу!» Уехал. Пришли две «катюши», дали залп — и полк пошел свободно. Вот такой дурак! Пристрелил бы меня за невыполнение приказа, а кто прав, кто виноват, пойди потом разберись. Хорошо, я сообразил, вскочил в танк.

— Вши были?

— У нас, танкистов, не было: мы же с солярочкой! Свое обмундирование «раз, два» — в солярку опустил. Еще было такое мыло «К». Холодной водой прополоскал — все, чистота. Так что у нас, танкистов, не было, — а вот у пехоты были. И после войны я много вшей видел у людей, даже на бровях.

— В бригаде женщины были?

— Одна механик-водитель была в другом батальоне. Причем такая, что куда там парню! Потом женщин много было: инструктора, связистки, радисты, на кухне, автоматчики, санитарки. Этим нужно было раненых вытаскивать. У них интересная психика: налет, и она ложится на раненого, закрывает его, чтобы спасти. Романы были. Многие женились! Мы-то пацанье были — женились те, которые постарше.

— Воспитанник бригады Анатолий Якушин за что получил орден Красной Звезды?

— За спасение командира бригады. Уложил немца…

— Как относились к немцам?

— По-человечески. Когда после Победы стояли в Германии, я жил на квартире у немца. Сначала нам не разрешали жить на квартирах, а потом разрешили. Двухкомнатная квартира, прекрасная мебель. Спрашиваю: «Откуда такая мебель?» Немец рассказал: «Было такое положение, если вступлю в нацистскую партию, буду иметь работу, питание». Он вступил — и жили они хорошо. Но сын у него погиб на нашем фронте.

— Что брали из трофеев?

— Ничего. А куда класть? В Германии я взял перламутровый аккордеон. Сам я играть не умею, но очень уж он красивый был. На одном складе взял тюк хрома разных цветов, привязал на башню, — а как пошел в атаку, все улетело. Мы показывали свою дисциплину, нам рабочие Южного Урала дали наказ: никакого мародерства. И ничего такого не было, потому что за нашей армией, корпусом следили, приезжал на фронт первый секретарь Челябинского обкома.

— Со Смершем были контакты?

— Уже в Германии; я был Герой Советской Союза. Деревню взяли, там большой пруд, утки плавают. Я штук 7 убил. Идем. Смершевец увидел: «Что за мародерство?» Я говорю: «Здесь же никого нет, какое мародерство?! А эти просто плавали!» — «Пойдемте в Смерш» — «В Смерш не пойду. Если хочешь разбираться, пойдем к нам в бригаду, там разберемся». Все-таки я его утащил к себе в бригаду. Заместителем командира батальона по политчасти был подполковник Денисов. Он говорит: «Мы ему показательный суд устроим! Идите, не шумите здесь». Тот только ушел, Денисов мне: «Быстрей ощипывай, готовь. Супчику хочется». Хороший мужик! Простой, душевный.

24 июня 1945 года состоялся Парад Победы. Я был его участником, шел в пешем строю. Мы долго готовились в Дрездене. Потом приехали в Москву, остановились в Лефортово, в училище Верховного Совета РСФСР. Готовились хорошо, старались. Попасть на Парад Победы с фронта — это же была такая радость, что описать нельзя. Большие тренировки были, в том числе и на Красной площади. А попробуй после фронта выдержи строй?! 24 июня в 5 часов нас подняли. Шел сильный дождь, обмундирование несколько раз меняли. У танкистов темно-синие комбинезоны, танкошлем, краги — видно, что идут танкисты!

Шишкин Григорий Степанович

(интервью Артема Драбкина)

Я с 1924 года. Родился в Москве. Летом 41-го уехал в село Воронежской области, где жили дедушка и бабушка, на каникулы. Объявление о начале войны я услышал, когда шел вместе с мамой и бабушкой в магазинчик, что находился в центре села. Я всегда ходил с ними, поскольку рядом с магазином был турник, самодельные брусья, на которых я тренировался, пока они делали покупки. В то время как-то было принято среди молодежи хвастаться тем, кто больше подтянется, быстрей пробежит, дальше заплывет… Жара стояла страшнейшая! Зной, все как будто вымерло — ни звука, ничего, такая тишина. И вдруг из репродукторов, что висели на столбах, слышим речь Молотова, объявившего о начале войны. Поднялся вой, деревенские бабы плачут, собаки залаяли, завыли, беготня сразу началась. Вот этот шум у меня в памяти остался… Я-то думал: «Чего они плачут, когда радоваться надо? Сейчас быстро разобьем фашистов!» Так воспитаны были… Мы, школьники, сразу побежали в военкомат. Военком говорит: «Рано, ребята, надо закончить 10 классов». Обратно в Москву меня уже не пустили, поскольку шла эвакуация, поэтому 10-й класс я оканчивал летом 1942 года в этом селе. 9 июня был выпускной вечер, а 10-го мы уже все были в военкомате.

— Как воспринималось отступление 1941 года?

— Тяжело было, когда начали приходить похоронки. Самым страшным человеком в селе был почтальон. Все с ужасом смотрели и гадали, к кому он завернет, ведь почти из каждого дома кто-то ушел на фронт… Молодежь рвалась на фронт, причем было позорно, если тебя не взяли в армию. С таким парнем девушки не хотели гулять. Его родители шли в военкомат и чуть ли не скандал устраивали, почему моего сына не берут. Учитывая такое настроение, можно сказать, что почти все мужчины села были призваны. И за первый год войны очень много пришло похоронок. Настроение у односельчан было подавленное. Поминали? Конечно. Придут соседи, родные, а в деревне все родные. Зайдут с бутылочкой. Таких роскошных поминок, как в обычной мирной жизни, конечно, не было — деревня не голодала, но и не роскошествовала. А так придут, поплачут…