Читать книгу "У каждого свой рай - Кристина Арноти"

– Стоило тебе лишь освободиться, мама.

– Легко сказать.

– Ты красивая, мама, видная женщина. Почему ты приняла эту жизнь в осушенном доке?

– В чем? – Она морочила мне голову, размышляя вслух – Я гордилась в этом прогнившем мире тем, что я принадлежала только одному мужчине. Я верила в невинность.

Она взяла сигарету и закурила рассеянно. Я обратила внимание на ее хрупкую шею и изящные руки.

– У тебя никогда не было любовников, мама?

– Тебе хочется, чтобы я придумала одного, чтобы возвыситься в твоих глазах?

– Я ничего не хочу. Я ухожу.

Я приняла решение. Переменю обстановку. Уеду.

– Он свободен, твой американец?

– Наверно.

– Как долго ты будешь с ним?

– Не знаю. Мы поедем, скорее всего, в Калифорнию.

– А что известно об этом Марку?

– Пока ничего.

– В сущности, – сказала она переставляя отвратительную пепельницу, – порядочность мужчины тоже не всегда ценится. Его ждет одно из таких потрясений.

Мне надо было сказать маме правду. Теперь слишком поздно. Я уткнулась в тарелку, наполненную печеньем, которую она незаметно подсунула мне.

– Ешь.

– Спасибо.

– Если бы я могла дать тебе совет…

– Валяй.

– Соглашайся только на билет первого класса. Дешевую женщину быстро бросают. Если ты будешь играть в равенство, то проиграешь.

– Ты себе этого не советовала?

– Я была верна, как осел, – воскликнула она. – Крайне глупа. Если бы мне было сорок, я бы все перевернула.

– Еще не слишком поздно, мама. Разведись. Ведь папа только и мечтает об этом. Из религиозных убеждений ты упускаешь достойных мужчин в ожидании, когда он станет старым и больным и вернется к тебе. Конечно, ты хорошая христианка, но живешь мыслью об отмщении.

– Я его прощу, – сказала она лицемерно.

– Мама, ты действительно веришь в этот цирк?

– Цирк?

– Брак в церкви и рабство после. Как такая умная и красивая женщина, как ты, могла загубить двадцать лет своей жизни из принципов, придуманных мужчинами, чтобы было легче управлять обществом? Ты пользуешься религией, чтобы удержать отца. Вот и все.

– Это касается только меня! – сказала она. Мне было жаль ее.

– Я люблю тебя, мама…

Она порозовела, стала оживленной, обольстительной, неуловимой, богатой, как Крез, с нежно-розовым цветом лица. Я любила ее. Я сказала:

– Папа – урод.

– Я не позволю ему освободиться от меня, – сказала мама. – Но вы, вы могли бы иметь детей. Благодаря мне нет нужды ни в няньках, ни в подругах, чтобы кому-то их подбрасывать, я могла бы помочь. Вы могли бы путешествовать, развлекаться вечером, иметь большую семью, оставаясь свободными.

– Мы не хотели детей, мама, даже если они могли тебя сделать счастливой.

– Тогда зачем появляться перед мэром?

– Женитьба нам казалась более рациональной. Она стала серьезной.

– Вы даже не соблюдали рождественских условностей.

– Условностей?

– То, что делают люди. Дети идут к родителям. Собирается семья. Общение по-человечески.

– Ты была всегда с Иветт.

Она стала очень покорной, но холодной. Меня это пугало.

– Иветт не существует. Я ее придумала. Вы меня унизили вашим равнодушием, тогда я решила, что у меня кто-то есть. Другая одинокая женщина.

Я похолодела от волнения.

– Ты нам лгала?

– Чтобы вас избавить от себя… Вы уезжали кататься на лыжах, твоя свекровь – на Антильские острова, твой отец – с любовницей, что же мне оставалось?

Мне стало страшно, невыносимо страшно, мне казалось, что я в объятиях скелета, одетого в жилет из стразов, его кости меня холодили. У меня не было больше прав на будущее, так много зла я причинила маме.

– Тебе следует знать правду, – сказала она. – Проявлять интерес. Давай выпьем по капельке коньяка… Еще чуточку осталось на дне бутылки.

Мы подарили отцу эту бутылку коньяка три года тому назад. Он ее оставил здесь.

– Ты в шоке, моя девочка. Но я сказала правду, чтобы ты была более благоразумной…

С какой радостью я бы поменяла душу, среду, страну. Мне бы хотелось избавиться от этой боли, которая сжимала мое сердце. Я изводила маму, она терзалась в течение лет. Долгих лет. Она придумала себе подругу.

«Надо бы встретиться как-нибудь с твоей подругой», – говорила я, идиотка, лишенная интуиции, такая же бесчувственная, как запасная шина. Избалованная, заласканная матерью, я говорила только о себе и о Марке. «Умирали» мы от усталости или нет. Бездушное отношение, вот что это… Я всему верила, рождественским елкам, на которые приглашала Иветт, настоящая вдова. «Без детей, – замечала мать, – ей повезло». – «Повезло? Почему?» – «Ребенок не всегда бывает подарком. Он может принести больше горя, чем радости». – «Но мы будем и там любить тебя, мама», – повторяла я, бросая ее 22 декабря, и мы втискивались в набитый битком вагон, где приходилось стоять с лыжами у туалета иногда в течение долгих часов.

Когда Элиан, моя свекровь, возвращалась с Антильских островов, ее кожа была шоколадного оттенка. «Настоящая антилька», – обычно говорила я, а она, жеманничая, возражала: «Не совсем». Неотразимая Элиан, она ни от кого не зависела. Она любила Марка обычной любовью, которая в случае разрыва вызвала бы лишь незначительную боль.

Мама, пока мы ей вручали жалкие подарки, купленные наспех, за десять минут до закрытия в первом попавшемся магазине, улыбалась и говорила, что мы хорошо выглядим.

– Когда ты выдумала Иветт? – спросила я, потрясенная услышанным.

– После твоего замужества…

– А папа этому верил?

– Безусловно. Ему только это и требовалось.

Я принялась кричать:

– Ты еще красива. Ты выглядишь сорокалетней. Почему ты терпишь такую жизнь?

Она вздохнула.

– У меня странная натура. Мне надо быть привитой на ком-то.

– А если бы отец умер?

– Было бы по-другому, – сказала она. – Я бы его больше не ждала.

– Мама…

– Да.

– Ты его ждешь из своих святейших принципов?

– Я поклялась перед Богом, что нас разлучит только смерть.

– Поменяй религию, мама… Разведись…

– Ох, – сказала она. – Какое ужасное слово!