Читать книгу "Волчий блокнот - Мариуш Вильк"

У берега еще лед не стаял. Мы подъехали на тракторе поближе, чтобы не волочь лодку через лес по мокрому снегу. Дальше Максимка тащил ее один: сперва толкал по льду, метров сто или полтораста, потом, когда лед стал рыхлым, залез внутрь и отталкивался березовой жердью. Наконец что-то хрустнуло, будто лопнуло стекло, и лодка плюхнулась в воду. Мы тем временем — то и дело проваливаясь по пояс — обошли озеро по болотам, прикрытым грязным подтаявшим снегом. Из-под ног вспархивали рябчики. Максимка ждал возле ручья, соединяющего озеро с морем, — здесь можно совсем рядом ловить пресноводную и морскую рыбу. Оказалось, что монахи нас опередили. Мы поставили свои сети неподалеку. Из леса вышел отец Наум, молдаванин. Напоминающий скорее бандита, чем инока. Грузный, широкоплечий, курчавые волосы заплетены в косичку, расшитый серебром полушубок, зеленые армейские штаны, большой нож за поясом, высокие болотные сапоги. С ним послушник из Савватиева, на вид слегка тронутый. Мы поздоровались. Солнце садилось меж островов Соснового залива. На фоне леса таинственно поблескивал прибрежный лед, так называемый «припай», густого ультрамаринового цвета. На освещенных солнцем высоких берегах полыхали рыжим пламенем сухие травы. Выше голые березы, темно-бордовая чаща с белыми мазками стволов. А поверху — терпкая еловая зелень и лазурь весеннего неба, отороченная по краям червонным золотом. Птичий гам, плеск воды. Я остаюсь один. Максимка со Смирным ставят в море сети, отец Наум с послушником идут проверять свои. Развожу костер. Лес влажный, сушняка мало. Пахнет мокрым мхом. Где-то вдалеке токует глухарь. Сквозь резкое, пронзительное стрекотание дроздов доносится с воды громкий мужицкий мат. Дрозды не сдаются, орут как оглашенные. Словно твердят: вон отсюда, вандалы, чужаки, разрушители — вон, трактором молоденькие, только зазеленевшие березки поломали, матом птиц распугиваете, рыбу во время нереста ловите, после вас только выжженная земля, пустые бутылки, консервные банки да желтые следы мочи на снегу… Сети расставлены. Потрескивает костер. Мы присаживаемся на корточки. Земля мокрая, ото льда тянет холодом. Солнце село, цвета блекнут. Не поймешь — светло ли, темно? Белая ночь, затянутая серым. На пеньке — водка, солонина, ржаной хлеб, луковица. Ждем рассвета. Из лесу вновь показывается Наум. Видать, учуял «русскую», выпить он не дурак. Наливаем отцу внушительный стакан. В поселке о Науме рассказывают, будто наместник отослал его в пустынь за пьянство… Вдруг мужики срываются с места — приливом в сети несет мелкий лед. Бегут к лодкам. Пользуясь случаем, пытаюсь расспросить Наума о прошлом. Опрокидываем еще по стакану, потом еще и еще раз. Батюшка делается косноязычен, несет околесицу. Полуграмотный, инфантильный, добрый. Прошлое? Сначала молдавский колхоз, где он рос без родителей и без школы, потом армия, где его выучили на шофера, переломали ребра и челюсть, да еще повредили позвоночник, после чего досрочно демобилизовали. Когда по дороге домой он рассказывал об этом в поезде, один из попутчиков надоумил: мол, перст Божий, следует Господа возблагодарить. И пошел Наум по монастырям: от Киева, через Троицкую лавру, на Соловки. На Островах решил остаться, ему тут понравилось — вокруг лес, вода, людей мало.

— А главное, думать не надо — и еды дадут, и дело подыщут. В поселке, как и повсюду, голод и безработица, а у нас работы выше крыши и кормят три раза в день, досыта…

Вернулись Максимка со Смирным. Принесли камбалу. Ставим уху. Мат не стихает, монаха мужики не стесняются. Порой это звучит довольно комично, к примеру: «На х…, отец, сети ставить, взять динамит, так сами на х… вылезут». Уха — объедение. Светает. Солнце встает над Новой Сосновкой, обрисовывает каменную плотину, выстроенную в тридцатые годы руками зэков, железнодорожную насыпь, уходящую в никуда, и остатки монастырских рыбацких изб XIX века. Летом там живут бомжи и сезонные сборщики водорослей. Отец Наум исчезает в солнечном ореоле. Мы вытягиваем обледеневшие сети. Руки дубеют от холода. В водорослях запутались крупные жирные селедки, треска и корюшка, странная рыба, пахнущая свежими огурцами, а в озерах полно плотвы, окуней, несколько щук, налимов и один серебристый сиг. Загружаем улов на трактор. Солнце уже порядком припекает, хотя всего четвертый час. И вдруг — что это? С моря долгий, протяжный звук. Не то сирена, не то плач. Нарастает. Наполняет лес. Воздух вибрирует, свет трепещет — мурашки по коже, комок в горле. Наконец — вот они, летят с моря. Журавли. Журавлиный клекот, пронизывающий насквозь. До самых печенок. И там умолкающий. Скрылись. Тишина… словно барабанные перепонки полопались.

Молча собираемся в путь. Немного буксуем в грязном снегу, ревет мотор, капает масло, воняет выхлопными газами. Трогаемся. Через подернутые льдом болота до Савватиева, потом направо, на Секирную, где сияет под небесами храм Вознесения Господнего, в котором зэков сажали, словно кур на жердочки, — и дальше прямо к поселку. По обе стороны дороги лес поднимается из воды, темной и неподвижной.

IV

Неустанно любуясь полярной ночью, светлой почти как день, я переношусь в новый для меня мир.

Астольф де Кюстин

1

Белые ночи на Соловках тихо тлеют в лилово-розовом свете: от выцветшего фиолетового на первом плане, у самого берега, до малинового, густеющего вдали, на горизонте, там, где солнце на мгновение опускается в море. Вода, небо, облака и камни — всевозможные оттенки розового, даже туман и морская пена похожи на клюквенный мусс. В белые ночи Белое море спокойно: ни складочки, ни морщинки. Словно огромное потемневшее зеркало, в котором отражаются острова и люди. И ты сам. В лодках черные фигуры: если смотреть против света, будто бы отсутствующие — сумрачные дыры в лиловом заднике. Голодные и неподвижные. Ждут сельдь, для многих это единственный источник белка. А та, тоже оголодавшая за зиму, идет на пустой крючок. Достаточно палки, лески, пары консервных жестянок вместо блесны, а между ними — шесть-семь крючков. Если косяк попадется, не поспеваешь с удочки снимать, клюет сразу по несколько штук. Тогда картина оживает, люди двигаются, удилища качаются, тут и там поблескивает сельдь. Иногда даже смех доносится с воды, но чаще мат. Дни в это время бывают синие — от светлого индиго до эмалевой ляпис-лазури или прозрачные, как… шило. На деревьях появляется молодая зелень, пушистая и нежная, словно кожица на молодых оленьих рогах; из земли, жирной, напитавшейся, трава лезет, червяки; а порой, если копнуть поглубже, и человеческие кости. Начало июня на Соловках — пора огородов: время сажать картошку, чинить парники, наматывать на колышки колючую проволоку и выбирать из земли камни, которые мерзлота выдавливает по весне, словно личинок. Когда-то, в эпоху позднего неолита, саамы строили каменные лабиринты, а сегодня люди проклинают их на чем свет стоит — от камней уже руки болят:

— Блядь.

2

На спутниковой фотографии Соловков (с высоты двухсот шестидесяти верст) видна чудовищная каша озер, перешейков, кос, заливов, каналов, мысов и плотин, образующих огромный лабиринт водяных зеркал, напоминающих каменные конструкции древних саамов. Меж озер бегут тропы: начиная со старых монастырских трактов, когда-то, без сомнения, добротных, предназначенных для бричек и тарантасов, а сегодня сплошь в выбоинах, ямах, разбитых грузовиками и тракторами, до трухлявых мостков, проложенных через моховые болота, и едва различимых в вереске человеческих следов. Одни ведут в глубь острова, другие — в глубь времен; иные переплетаются у морского берега, вывязанного волнами, словно русское кружево, другие насквозь прорезают трясину или чью-то память. Порой дорога поднимается и опускается, повторяя ритм моренных пригорков, в другой раз петляет, словно сюжет романа, обходя опасные места. Соловецкие тропы можно читать бесконечно, блуждать по ним в поисках истины (вот только где она?), гулять, мудрствовать, собирать травы, камни или березовые ветки для бани. Можно брести по ним с молитвой, как отец Иларион, зэк, ноги которого перебирали версты, словно пальцы умирающего — четки, или же затеряться в переплетении тропинок и озер, в путанице времени настоящего и прошлого, словно живущего в отражениях, в отголосках. Поэтому попробую, хоть и не ручаюсь за точность, набросать план (вроде путеводителя), чтобы помочь читателю сориентироваться в мире, о котором пишу.