Читать книгу "Аниматор - Андрей Волос"

Хлам проспоренную бутылку портвейна, так ее тут же и выпили — и дело с концом. А Никифоров с теми словами на всю жизнь остался. Учил на один день, чтоб к завтрему забыть, а они въелись намертво, и ничто их не брало вот уж сколько лет: ночью разбуди, от зубов отскочат…

Никакого портвейна не захочешь. Так-то вроде привык, а все же неприятно. Как будто всюду в башке ровно… И здесь ровно, и там…

А тут вдруг на тебе: торчат. Торчат, хоть что ты с ними делай… Ну и приходилось искать им применение, и находил: бубнил, когда совсем уж нечем было занять язык.

Вот и сейчас, переодевшись и приступив к совершению череды тех мелких действий, с которых начинался рабочий день, он привычно бормотал себе под нос. Смысла не замечал — да и не было давным-давно в тех словах никакого смысла. Иногда (особенно если чем-нибудь шумел в эту минуту: поддоны выставлял или хлопал гремучими дверцами рефрижераторов) Никифоров повышал голос. Цех был еще пуст, но если б появился невольный слушатель, то смог бы кое-что расслышать.

«…первичная обработка состоит из разделки туш и обвалки отделения мышечной ткани от костей после обвалки мясо поступает на жиловку а кости на выварку жира и для получения бульона жиловка заключается в удалении из мышечной ткани кровеносных и лимфатических сосудов жировой нервной и соединительной ткани сухожилий хрящей и мелких косточек оставшихся после обвалки…»

Как ни чисто в цеху, как ни драит Машка вечером кафель пола, металл столов, пластик кожухов, а все равно к утру чем-то пованивает.

Пощелкал выключателями. Вытяжки загудели, гоня на улицу застоявшийся воздух, потянуло свежим.

«…жилованное мясо подвергается посолу посол является одним из средств консервирования колбасного фарша помимо стойкости посол придает мясу вкус клейкость и красную окраску за счет действия селитры или нитрата для ускорения посола жилованное мясо для вареных и полукопченых колбас измельчается на волчке мясорубки эта операция называется шротованием…»

Когда после армии работал на Климовском, первым делом не вытяжки включать кидался, а волчок. Как дашь по рубильнику! — и с первым воем волчка в поддон кило полтора серо-красного фарша — хлесь! Крыс там было немеряно… не успевали они, заслышав шум шагов, из волчка-то выбраться. Это здесь такая фигня — чуть не каждый месяц инспекция… да сам Григорий зверем ходит — почему грязь? почему кровь? — вылижи ему все. А на Климовском на это дело просто смотрели. Хлесь! — а следом говядину. И ничего.

«…измельченное мясо в мешалке смешивается с солью селитрой или нитритом и сахаром и выдерживается в охлаждаемых камерах, натужно, с придыханием говорил Никифоров, выставляя из двух больших рефрижераторов закрытые крышками тяжеленные эмалированные кюветы с фаршем. — …при выработке сосисок или сарделек из горяче-парного мяса его немедленно после жиловки измельчают сначала на волчке с малым диаметром отверстий решетки а потом на куттере где к мясу добавляют соль селитру или нитрит и холодную воду или лед…»

— Нитрит, значит?

Не услышал, как вошел Григорий.

— Чего? Какой нитрит? — хмуро переспросил Никифоров.

— Здорово, говорю, — ушел от ответа хозяин.

Глазами туда-сюда. По сторонам косится. Чего ищет? Вчера утром так же зыркал. Еще и суток не прошло. Все непорядки ищет… Давай, ищи.

— Здорово, коли не шутишь.

— А Зафар где?

— Где-где! — проворчал Никифоров. — Сам знаешь где. В Караганде. Он же у тебя карагандинский…

— Ты что это? — весело повысил голос Григорий. — Перебрал вчера? Не выспался? Что бурчишь?

— Да ничего. Сам его взял, а сам теперь спрашиваешь — где. Я его сторожить должен?

— Ой, Михалыч! — хозяин оскалил ровные зубы. Дескать, шуткуем. -

Тебя вместо штанги поднимать…

— Какой штанги?

— Да такой. Тяжел больно. Ничего не говорил тебе?

— Кто?

А Григорий уже дверью хлоп — и нет его.

Ишь ты — штанги.

Никифоров почувствовал вдруг тяжелое клокотание — как будто обжигающе горячий котел забурлил в груди. Штанги? Ты говоришь — штанги?! Ах, тля! Штанги, значит!..

Ладно.

Сорвал его Григорий с тормозов. Вроде и не сказал ничего — а вот надо же: сорвал.

Руки сами собой делали привычную работу: хорошо промятый фарш лоснился в никелированной емкости шприца, дозатор послушно наполнял размоченную кишку, готовый продукт в виде толстых колбасин ложился на противень для осадки… А котел в груди не остывал — напротив, пуще клокотал, обжигая душу.

Конечно, Зафарка вчера перед уходом сказал, что утром на два часа задержится. Да как сказал? — в стену сказал. Пробарабанил — так и так, мол, зуб болит, завтра на два часа позже выйду.

Собственно говоря, Никифоров с ним не разговаривает. Только если что по делу сказать. Да по делу-то говорить особенно нечего — и так все ясно. Не ракеты запускать.

А Григория не было. Григорий вчера с обеда куда-то смылся. По делам, наверное. У него дел хватает. Забот полон рот. А может, и так, от безделья. Ему что — он хозяин. Хочу — работаю, не хочу — ноги на стол…

Был бы Григорий — Зафарка бы Григорию доложился. Но не было

Григория. Вот он и отбарабанил Никифорову.

Конечно, сам Никифоров мог бы сейчас Григорию сказать: мол, так и так, хозяин, к зубному Зафарка намылился, чуть позже будет… Но ведь язык не поворачивается. Когда речь заходит о Зафарке, в нем все дыбом встает. Он имени этого спокойно слышать не может. Имя — и то какое-то собачье. Что за имя — Зафарка! Да он бы Шарика своего отродясь так не назвал. За что Шарику такое обращение? Не заслужил

Шарик…

И вообще он никому ничего не должен. Ни Зафарку слушать, ни Григорию

Зафаркины корявые речи передавать. Это ихнее дело. У него Григорий не спрашивал — брать Зафарку на работу или не брать. Ну и все. Сам взял — сам и разбирайся…

Котел в груди все бурлил и бурлил, и в конце концов Никифоров не выдержал — щелкнул рубильником шприца и вышел в подсобку. Тут висели халаты, топырился тюк белья из прачечной, валялся на боку мятый полотняный мешок с грязными фартуками и нарукавниками. Кроме того, стоял шаткий стол, пара стульев, шкафчик кое с какой посудишкой и холодильник «Саратов».

Кряхтя, Никифоров присел, загнул руку, пошарил в темной пыльной дыре за шкафом и достал бутылку.

Налил в стакан граммов сто. Чуток добавил. Бутылку завинтил и убрал на прежнее место.

Потом открыл холодильник и окинул взглядом его морозные недра. На двух верхних полках лежали большие разномастные свертки. Это была колбаса, а колбасы Никифоров никогда, ни при каких условиях не ел — просто в рот не брал. Внизу стояла трехлитровая магазинная банка с маринованными огурцами. Оскальзываясь толстыми пальцами, извлек один. Процедил сквозь зубы содержимое стакана, посопел, неспешно угрыз половину огурца. Присел на стул и стал просветленно дожевывать, негромко чавкая и размышляя.