Читать книгу "Фирмин. Из жизни городских низов - Сэм Сэвидж"

Сперва я за каждым поворотом думал нос к носу столкнуться с крысами, строителями этих катакомб, но так ни одной и не встретил. Наконец я их назвал про себя «дела давно минувших дней». И еды никакой нигде я не обнаружил. Потому-то, возможно, и крыс совсем не осталось. Перед тем как сделаться книжным магазином, дом служил, видимо, бакалеей, может быть, булочной. Теперь тут, кроме бумаги, нечем было поживиться. Однако мои упорные разыскания, ночь за ночью, по бесконечным, как казалось мне, милям туннеля увенчались наградой, которая мне лично была дороже любой еды. Учтите, дорога в интрамуральном пространстве абсолютно темна. У меня отличное ночное зрение, но здесь пришлось пробираться исключительно ощупью и по нюху. Работа долгая, кропотливая, и много ночей прошло, прежде чем я наконец напал на стремнину, которая меня и вынесла прямо на потолок главной комнаты магазина. Здание, как и большинство зданий в нашей округе, было дико старое, без переборок в потолке, и каждая пара стропил как бы образовывала внутри длинную открытую ячейку, невообразимо жаркую и пыльную. Мои упрямые резцы проедали в стропилах аккуратные круглые дыры, и посредством этих дыр я мог перебираться из ячейки в ячейку. Я держал путь в сторону улицы, каждую ячейку тщательно исследовал носом и лапами перед тем, как двинуться дальше, но вот я наткнулся на что-то столь неожиданное, что просто опешил и даже попятился. После недели ночных трудов в чернильной тьме вдруг я увидел, как сквозь пол снизу, из магазина, бьет струя света. Некогда, давным-давно кто-то — не крыса — проделал в потолке магазина круглую дыру для светильника, а повесили этот светильник чуть-чуть не в центре, оставив по краю узкую серповидную щель. Осторожно заглянув в эту щель, я увидел внизу комнату.

Прямо подо мной стоял заваленный бумагами письменный стол и кресло с красной подушечкой. За этим столом в этом кресле сидел Норман, то есть обычно сиживал. Я не знал еще Нормана — на какое-то время он рассядется у меня в голове просто Хозяином Письменного стола, — но хаос на этом столе, вертикально проткнутый по центру стальной спицей, сплошь поросшей вялой листвой квитанций, сверкающие ручки кресла и, главное, красная подушечка с вмятиной от задницы посередке — все было овеяно таким ореолом строгости и величия, который меня — что вполне объяснимо, учитывая мое происхождение, — буквально потряс.

И вот щель в потолке в виде буквы С стала моим любимым местечком. Окно в мир людей, первое мое окно. В известном смысле тоже, можно сказать, книга: тоже помогает заглянуть в иные, отличные от твоего собственного, миры. Это место я назвал Воздушным шаром — смотришь вниз и будто паришь, плывешь на воздушном шаре над комнатой. А несколько дней спустя я обнаружил новое, тоже чудесное местечко в прямо противоположном конце потолка, ближе к улице. То была зубчатая щель, зазор, там, где утыкалась в потолок кустарная перегородка. Через эту щель я мог пролезать вниз, на один из застекленных шкафов, где Норман держал редкие книги, а уж оттуда открывался мне великолепный вид на главную комнату магазина, включая парадную дверь и письменный стол Нормана с креслом. Это место получило у меня название — Балкон. (Отныне слова Балкон, Воздушный Шар, сплавясь в ямбическую строку, образовали как бы колыбель или такую печальную лодочку. Бывает, сяду в лодочку, плыву, плыву. А то лежу себе в колыбели, качаюсь, сосу большой палец на ноге.)

Позже я узнал, что комната, сперва поразившая меня своим простором, как океан, была лишь малой частью предприятия. Норман расширял и расширял свое дело. Когда-то, задолго до моего времени, он приобрел две лавки рядом с исходным книжным и продырявил соседние стены. Влезая в узкие двери — извиваясь, протискиваясь бочком, подобрав живот, — вы переходили из комнаты в комнату, и все они были набиты книгами. Мне думалось, что такие помещения, соединенные узкими дверцами, могла, по идее, построить некая гигантская крыса, и я тешился этой мыслью когда-то, давно, еще до того, как Норман меня так ужасно разочаровал.

Одни книги тесным строем стояли под стрелками, другие валялись везде и всюду. Когда лучше узнал людей, я понял, что именно этот кавардак их и приманивал в «Книги Пемброка». Они не для того сюда являлись, чтоб цапнуть книгу, выложить деньжата и слинять. Они здесь торчали часами. У них этот процесс назывался просмотром, но скорей походил на археологические раскопки, на добычу полезных ископаемых. Удивляюсь, почему они с собой не прихватывали черпаки. Копали сокровища голыми руками, увязая до подмышек, — ведь выкопать литературный самородок из кучи шлака куда приятней, чем запросто зайти в магазин и его купить. Собственно, покупать в «Книгах Пемброка» — тоже как читать: никогда не знаешь, что обнаружишь на следующей странице — стеллаже, полке, ящике, — тут тоже, знаете, свое дополнительное удовольствие. Вот и в туннеле тоже — никогда не знаешь, что обнаружишь за ближайшим поворотом, на дне ближайшей шахты.

Но даже и в те первые головокружительные недели поисков, исследований и открытий я не пренебрегал своим образованием. Ни разу не зашел в туннель, предварительно не прокорпев несколько часов над книгами. И я делал огромные успехи. Скоро я без труда усваивал даже так называемые трудные романы, в основном русские и французские, и ориентировался в простых трудах по философии и бизнесу. Теперь, в результате последующих моих разысканий, мне ясно, что подобные успехи стали возможны только благодаря постоянному росту лобных и височных долей моего мозга, сопровождаемого, полагаю, невероятным увеличением затылочных извилин. Рассуждая как бы вспять, от следствия к причине, я считаю себя вправе заключить, что череп мой под своим банальным внешним обликом скрывал латеральное удлинение зоны Вернике[8]— деформация, обычно связанная с преждевременным развитием речевых способностей, хотя в известных случаях, не спорю, и сопряженная опять же с редкими формами идиотизма. Этот постоянный рост я приписываю духоподъемной обстановке, хотя питание, конечно, тоже сыграло свою роль. Был во всем этом и досадный побочный эффект: голова у меня так отяжелела, что трудно стало ее держать. Исключительное умственное развитие не сопровождалось, понимаете, телесной дюжестью. Я был по-прежнему досадно хлипок. Козявка, мелюзга.

Собственно, это аксиома в психиатрии, что преждевременное развитие интеллекта, сочетаясь с физической хилостью, может породить многие неприятные черты характера: жадность, манию величия, навязчивую мастурбацию — далее можно не перечислять. И разумеется, только из-за того, что некие так называемые эксперты, начитавшись примитивнейших учебников, столь пошло трактуют глубины моего характера, всю мою жизнь я изо всех сил старался их избегать — я имею в виду психиатров. Такое отвращение лишь естественно, по-моему, если учесть, что среди прочих нежелательных побочных эффектов неординарной судьбы неизменно обнаруживается почти патологическое желание спрятаться, а если это невозможно, всегда быть в маске.