Читать книгу "Война по понедельникам - Антон Первушин"

Третий случай мог оказаться последним. Но ребята, отдыхавшие с ним в тот день в Озерках, заметили: что-то долго Максима не видать.

«— Эй, парни, кажется, он вон туда нырял — А выныривал? — Я что, знаю? — Так выныривал или нет? — Я его пасти не нанимался — Мужики, а ведь утоп наш комсомолец!».

Они вытащили его, и хорошо нашелся среди белоручек-дилетантов один профессионал, умеющий делать искусственное дыхание — откачал, а то бы все, хана.

Вероятность смертельного исхода нарастала, как снежный ком. И вот теперь эта погоня…

«Вообще не понимаю, как мне удалось уйти, — размышлял Максим. — Их же никто не мог остановить; менты разлетались, будто кегли. Это как в том фильме, и еще хуже, потому что в фильмах все эти терминаторы глупее пробки, а тех было не провести, шли след в след лучше любых ищеек. По запаху, что ли?..»

Преследователи были неудержимы, дьявольски проворны и невероятно, просто чудовищно, сильны. Перед глазами Максима снова и снова во всей контрастности всплывали отдельные моменты погони. И один из них, самый страшный, когда Максим, обернувшись на бегу, увидел, как первый преследователь чуть не попал под не успевший затормозить автомобиль, но среагировал быстро и уверенно — подпрыгнув, высадил ударом ног лобовое стекло злополучного автомобиля. Максима передернуло. Он отогнал непрошеное воспоминание. Потому что самое страшное было даже не это, самое страшное заключалось в том, что при своем коронном прыжке преследователь сильно повредил руку: ее просто вывернуло из плечевого сустава, и она повисла, уродливая и безжизненная, но это почему-то не остановило преследователя, не заставило его кричать от боли. И вот тогда Максим понял, что обречен.

Тот, кто хочет его смерти, не остановится. Он предпринял четыре попытки и предпримет еще четыре, каждый раз подготавливаясь с большей тщательностью. Он не остановится, он добьется своего.

«Но зачем? Почему?! — думал с паническим отчаяньем Максим. — Что я ему сделал? Да и кто он такой, собственно?»

Сопоставлять и делать выводы было тяжело: паника без боя не давалась. Однако Максим понимал необходимость холодных умозаключений и в конце концов сумел загнать панику в дальний темный угол сознания, чтобы, как ему казалось, спокойно обдумать сложившуюся ситуацию.

Он сидел верхом на стуле, смотрел в окно на прохожих, на подъезжающие к стоянке у общежития автомобили и думал.

Это не может быть происками существующего политического режима. Мало кто нынче помнит о его убеждениях. А кто помнит, что он участвовал в событиях октября девяносто третьего? Кому это теперь нужно? Кому это интересно? Да и не расправляются у нас так с инакомыслящими. Зачем подсылать убийц (и настолько совершенных убийц!), стрелять, давить, топить, когда можно вызвать по повестке — был человек и нет человека. А тут киборги, терминаторы… Мафии он опять же неинтересен… Остается другое, и это другое — чистейшей воды фантастика. Причем, ненаучная.

И опять вспомнился Максиму дурацкий фильм и та сюжетная линия, что положена была в его основу. В фильме стратегическая компьютерная система сделалась умнее человека и на рубеже тысячелетий, устроив заваруху с применением ядерного оружия, захватила власть на Земле. Но живуче человечество, и вскоре некие ребята научились успешно с новой властью бороться, да так успешно, что система была вынуждена отправить в прошлое киборга, имеющего человеческий облик, дабы уничтожить женщину, которая в этом самом прошлом должна родить ребенка, который в свою очередь, повзрослев, станет лидером движения Сопротивления — достаточно зрелищная вариация на традиционную для американской фантастики тему парадокса во времени. Имелся в фильме и повод для оптимизма: лидер Сопротивления посылает вдогонку своего лучшего боевика, у которого задание: «Хоть умри, но терминатора к мамочке моей любимой не подпусти», и который, как того следовало ожидать, становится отцом все того же лидера. Петля во времени замкнулась, киборг побежден, всеобщий хеппи-энд, слегка омраченный скоропостижной гибелью незадачливого боевика-папаши…

«Может, так оно и есть, как в фильме, — думал Максим, не веря самому себе, словно из опасения как-то спугнуть верой действительно существующую защиту. — Но ведь был же кто-то тогда (помнишь незнакомца, вскочившего на подножку грузовика?) и был кто-то, остановивший неумолимых преследователей. Не милиция же…»

Кончилось тем, что Максим окончательно запутался в клубке версий, гипотетических построений, невысказанных надежд и бесполезных вопросов. Рекомендаций никаких он для себя так и не выработал. Нужна помощь, но к кому обратиться за ней? В компетентные органы пойти? Там поднимут на смех, если не возьмут, чего доброго, на заметку. К коллегам? Примут за сумасшедшего, начнут обходить стороной, замолкать при появлении, крутить пальцем у виска. Близких друзей у Максима не было: не нашел как-то среди этих «демократов» и «либералов» близкого по духу человека. Своей девушки — пока не имелось тоже. Да и что сказала бы ему «своя» девушка? «Максим, ты не в себе»? Остается уповать на эффективность защиты, даже если никакой защиты на самом деле нет.

Между тем Максим совершенно напрасно отбросил идею пойти, все рассказать компетентным органам. Потому что один человек в российской Службе Безопасности, давно и пристально наблюдал за ним самим и за происходящими вокруг него событиями. Этот человек в тот же самый день, взглянув на часы, принял наконец решение, одобрив его кивком собственному отражению в огромном, на полстены, зеркале. После чего вызвал двоих наиболее расторопных своих подчиненных.

— Пора, — сказал он этим двоим.

И те, ни слова не говоря, отправились выполнять задание.

11 августа 1938 года (год Тигра)

Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101.L

Митрохин умирал.

Он лежал на полу переполненной камеры Лубянки, в духоте, на подстеленной под него десантной куртке Игоря, и бредил.

— Люба, Любочка моя, — звал он, мотая головой. — Где ты, Люба? Почему я тебя не вижу?..

Игорь, стоя на коленях, придерживал его голову с горячим, как хорошо растопленная печка, лбом, с волосами, перепутанными, мокрыми от пота, чтобы Митрохин не расшибся об грязный пол.

— Люба! Люба! — звал Митрохин.

— Заткни его! — рявкнул кто-то злобно из другого угла камеры. — И так тошно.

— Человек в бреду. Человек тяжело ранен. Как вы можете? — урезонил скандалиста другой голос.

Игорь с благодарностью посмотрел в ту сторону. Там, тоже на полу, обхватив руками колени, сидел парнишка — может быть, только чуть постарше Игоря, с характерной наружностью: кучерявый, черноволосый, смугловатый, с большим некрасивым носом. Губы у парнишки были разбиты, рубаха порвана, в уголках рта запеклась кровь. Заметив, что Игорь смотрит в его сторону, парнишка улыбнулся распухшими губами и кивнул.

— Люба, Люба, — заведенно шептал Митрохин.

Когда расположившегося напротив высокого молчаливого мужчину увели на очередной допрос, парнишка пересел на освободившееся место, ближе к Игорю.