Читать книгу "Панктаун - Джеффри Томас"

Он чувствовал себя собственным призраком… словно это он только что совершил самоубийство.

Сезон свежевания

Огромных зверей называли флюками. Их слегка поблескивающие малахитовые шкуры были испещрены черными и зелеными завитками. Народ энцев сдирал их с животных в гаражах из керамических блоков или в напоминающих ангары строениях с крышами из металлолома. Желтая и водянистая кровь флюков ручейками струилась по всему району, пока не утекала в канализационные решетки. Когда сезон свежевания заканчивался, она корочкой покрывала сточные канавы.

Однажды Коль довелось наблюдать за тем, как команда энцев захватывала флюка. Этого раза ей хватило на всю жизнь. Распухшее, напоминающее головастика существо вызывали из его родного измерения в это. Как его заманили, она не понимала, однако и сами энцы перебрались в Панктаун из того же смежного с ним места. Еще до того, как успело пройти все тело, энцы уже цепляли его за бока крюками, обматывали тросами, вонзали шипастые пики в различные отверстия. Отверстия эти трепетали, и из них раздавался мучительный хрип. Наконец вышел остаток раскачивающегося в трех метрах над улицей тела, и оно рухнуло вниз с неприятным шлепком. Гигантское существо извивалось, размахивало похожими на канаты конечностями, но энцы быстро его добили, почти не повредив шкуру.

Теперь, увидев, что на улице поймали флюка, Коль задернула шторы и включила музыку, чтобы заглушить звуки бойни. Это было что-то ближневосточное, быстрое и нестройное, а потому отвлекающее. Но избежать связанного с сезоном свежевания представления как такового было сложно. В этом районе было много энцев. Они вывешивали огромные лоскуты малахитовых шкур сушиться, словно белье. Шкуры шуршали на ночном ветру и пахли дегтем — то ли это был их естественный запах, то ли он появлялся после какой-то обработки. Но когда их подсвечивало солнце, зрелище было прекрасным. А затем энцы покрывали этими шкурами свои собственные тела. Коль не видела и не понимала, как они это делают, однако каждый сантиметр обычно серой кожи этих обнаженных поселенцев оказывался покрыт туго облегающей кожей флюков. Весь следующий сезон энцы выглядели словно скелеты, вырезанные из малахита. А потом по какой-то причине — Коль считала, что религиозной, потому что религией можно объяснить самое необъяснимое поведение, — плоть отскабливали или сбрасывали до следующего сезона свежевания.

Конечно, можно предположить, что в их собственном мире шкуры согревали их в холодное время года, хотя здесь сезон свежевания и приходился на лето. Но вот в изображениях не могло не быть религиозного смысла. Даже сейчас Коль, приглушив музыку, стояла у окна с чашкой чая в руке и смотрела на один из мясных манекенов, покачиваемый вечерним ветерком. Он свисал с шеста, торчащего из окна второго этажа. Как раз над головами тех, кто мог проходить ниже. По всему району их будут десятки, потому что настало время свежевания. Манекен представлял собой слегка антропоморфную фигуру, вырубленную из полупрозрачной белой плоти, скрывавшейся за прелестной шкурой какого-нибудь флюка. Вообще-то энцы ели это белое мясо. Хотя Коль не ела мяса и не носила на себе плоть животных, она знала, что подобные традиции были свойственны отнюдь не только энцам. Но манекены были для нее гораздо большей загадкой, чем ношение шкур флюков. Энцы скрывали смысл своих традиций, но не стеснялись того, что продукты этих традиций мог увидеть любой. Эти подвешенные тотемы были утыканы толстыми шипами и длинными тонкими гвоздями и опутаны чем-то вроде колючей проволоки. Они были словно страдающие святые, вырезанные из живота Господня.

Птицы осторожно садились среди лесов острых шипов, чтобы поклевать тела. Бродячие собаки подбирали их куски, упавшие на улицу. Когда они слишком сильно распадались или начинали слишком дурно пахнуть, их заменяли новыми изображениями. И так происходило до самого окончания сезона свежевания.

Коль глядела на подвешенную напротив своего окна фигуру, и ей казалось, что та смотрит на нее. Шипами вместо глаз.

Ее район был застроен тесно прижатыми друг к другу зданиями, окрашенными во все оттенки серого. Их стены блестели от дождя, а временами белели в электрических вспышках от искрения старой рельсовой линии, ведущей к торговому центру Канберра-Молл. По этой линии Коль только что вернулась домой. Она работала в одной из кофеен в центре. Вся ее одежда слишком сильно пропахла кофе. Ей никогда не приходило в голову, что она может устать от этого запаха. Она приняла душ, приготовила чашку чая (опять же, Коль не могла и подумать, что когда-нибудь ей надоест вкус кофе). Сейчас она могла позволить себе всего эти четыре небольшие комнаты (включая ванную), но когда-то у нее была работа получше. Она была сетевым исследователем в крупном конгломерате с головным офисом на Земле, и она прекрасно помнила, чем ей приходилось заниматься. Чего она не помнила, так это того, как ее насиловали на парковке компании. Изнасилование ее травмировало. Преступников так и не поймали. Ей стало так неспокойно, так боязно отлучаться из собственной квартиры, выходить куда-то ночью, даже ходить на работу, что в конце концов ее уволили.

Но это к лучшему, заверил ее доктор, к которому ей все-таки пришлось обратиться. Она должна была начать жизнь заново, оставить все кошмары позади. Хотя извлек их из ее разума именно он. Нападение было аккуратно и точно выжжено у нее из памяти. Оно было выжжено из целой череды последовавших за инцидентом мыслей, незаметно выявленных комплексным сканированием мозга. Не осталось даже воспоминаний о полученных физических увечьях, ведь из них она могла выяснить, как ее насиловали.

Она снова стояла в халате у окна, снова с чаем, и наблюдала за тем, как дождь стекает по окну. Со стороны торгового центра просвистел экипаж, и искры озарили фасад дома напротив. Манекен пялился на нее. Его шипы казались еще чернее на фоне высвеченной — почти сияющей — плоти. Затем призрак исчез, и Коль отступила от окна, задернув шторы. Поставив чашку на стол, она распахнула халат и посмотрела на свое тело. Гладкое, белое. Единственным шрамом было маленькое аккуратное углубление ее пупка, похожее на глубокий прокол. Что сделали с ней те люди? Как сильно ее пришлось восстанавливать?

Джаз играл почти неслышно. Коль продолжила свое чаепитие и вернулась в ванную, где зеркало уже обретало былую ясность. Ее отражение разглядывало ее. Влажные спутанные волосы, окрашенные в темно-красный… густой черный макияж, который она предпочитала, смыт, а потому глаза выглядят словно голыми — слабыми и угасшими. Почему ей нравилось красить волосы и пользоваться темно-коричневой помадой? Может, такой ее любил муж, находил это привлекательным? Никаких воспоминаний о нем не осталось, но могло ведь быть, что сканирование и выжигание все же оставили следы, ведущие к их отношениям? Мог ли ей нравиться какой-то кинорежиссер по той причине, что с его работами ее познакомил муж? Мог ли звучащий сейчас джаз проигрываться с чипа, который купил ей он? Она попыталась припомнить покупку этого конкретного чипа и обнаружила, что не может.

Мимо снова пролетел экипаж, и мрак озарился. Затем, подобно векам, опустилась тьма.

— Обожаю здешний запах, — сказал клиент. Коль готовила его мокко со взбитыми сливками, стоя к нему спиной, но почувствовала улыбку в его голосе. Она поставила перед ним кофе и выбила чек. Он вывалил всю свою мелочь в кружку для чаевых, словно пытаясь ее впечатлить. — Тот еще вечерок для торговли, правда? Все сидят по домам и смотрят игру…