Читать книгу "Код розенкрейцеров - Алексей Атеев"

Конечно, можно переждать события и здесь, но кто знает, что может случиться с детьми. В последнее время вокруг них, как мне кажется, сгущаются тучи. Видимо, кто-то прознал о том, что они собой представляют. Да что там прознал! Не стоит кривить душой. Германцы определенно знают о Плане. Пару раз ко мне заходил этот холеный офицерчик. Ничего конкретно не говорил, интересовался орденом, рассказывал, что увлекается историей тайных союзов, собирает информацию… Безусловно собирает! Только вот о чем?! Однако какое мое дело. Слежки за нами, похоже, нет. Так что бежать никто не мешает. Завтра соберем чемоданы – и в путь.

Поезда переполнены. Все как будто стронулись с насиженных мест. Устроились, хвала Творцу, с относительным комфортом. Несколько раз проверяли документы, сначала в Пардубице, потом на самой границе, в Моравской Остраве. Нескольких человек при мне арестовали и куда-то увели. Среди них были не только евреи, но, похоже, переодетые офицеры. Нас, однако, сия чаша миновала. Граница с Польшей перекрыта, однако мне удалось договориться с местным жителем. За некоторую мзду он переправит нас в Польшу…»

Олегов задумался. К сожалению, его немецкий, которым он так гордился, оказывается, хромает. Во всяком случае, знаний явно недостаточно, чтобы досконально разобраться в тексте дневника. Простые описания он понимает, а остальное… неизвестный автор дневника с детьми, похоже, детей было несколько, бежит из оккупированной Чехословакии в Польшу, почему-то во Львов. Там тоже обитают братья таинственного ордена, они предоставляют беглецам временное убежище. Но вскоре война приходит и туда. Немцы и русские одновременно вступают в Польшу, одни с запада, другие с востока. Вынужденное путешествие продолжается.

Теперь они движутся в глубь России и наконец в октябре тридцать девятого прибывают в Тихореченск. Это, так сказать, общая канва. Детей, как пишет автор дневника, удалось пристроить. Куда? К кому? Об этом ни слова. Сам же он, согласно полученным инструкциям, должен только наблюдать и оказывать помощь в случае чрезвычайном.

Из текста казалось не совсем ясным: попали ли они в Тихореченск случайно или так было предусмотрено заранее. Скорее всего данный пункт назначения являлся одним из запасных вариантов. Похоже, некие люди в городе знали об их приезде и оказали необходимую помощь.

Но кто все-таки были эти дети и автор дневника? Может быть, шпионы? Олегов усмехнулся про себя. Советскому человеку везде мерещатся шпионы. Вряд ли подобный способ засылки мог иметь место. Скорее всего речь идет об обычных беженцах. Но что это тогда за братья Креста и Розы? Какая-то тайная секта? Крест и Роза, несомненно, знакомые ему символы. Крест по-немецки «крейц», роза так и будет – «роза». Крайцрозе… Розекрайц… Розенкрейцеры?! Вовсе элементарно. Скорее всего речь идет действительно о розенкрейцерах. Но что это дает? Олегов попытался вспомнить, кто же такие эти самые розенкрейцеры? Какой-то мистический орден вроде масонского. Но и только. Зачем, скажите на милость, неизвестному господину тащиться через охваченную войной Европу, через бескрайнюю Россию, да еще с малолетними детьми? Значит?.. Значит, пытался их увести от какой-то опасности. Он хмыкнул. Это как раз наиболее очевидно. Ясно, что подобный вояж совершался не в познавательных целях. Но что это за опасность? Почему автор не остался с детьми, а, как он пишет, «пристроил их»? Куда пристроил? Что с ними было дальше? Целые куски дневника оставались непрочитанными. Олегов мог понять в них лишь отдельные слова. Шифр? Возможно. Или эти мистические пассажи. Тут текст был более-менее ясен, то есть ясен был перевод слов, но вот связать его в единое целое никак не удавалось. Набор слов, и только. Ладно, давай-ка спать, сказал он самому себе. Завтра попытаюсь разобраться на свежую голову.

Когда он проснулся, в комнате было пусто. Мерно тикали ходики. Он взглянул на них. Ого! Почти полдень… Ничего себе продрых. На столе стояла большая чашка с молоком, прикрытая громадным ломтем хлеба, намазанным медом. Рядом лежала записка: «Мы ушли в лес».

Егор умылся из рукомойника, чертыхаясь с непривычки: примитивный агрегат никак не хотел выдавать воду нормальными порциями. Потом он вернулся в дом, смахнул с хлеба увязшую в меде осу, начал завтракать. Идиллия! Внезапно вспомнил о дневнике. Тьфу ты! Ведь не даст, проклятый, отдыхать в свое удовольствие. Накрепко засел в голову. Взяться за него, что ли, снова? А может, попробовать расспросить хозяйку.

Анисья Трофимовна, как и вчера, копалась в огороде.

– А, товарищ ученый… – она разогнулась и посмотрела на Олегова. – Долго спите, а ваши-то в лес пошли.

– Я вот что хотел спросить, – поздоровавшись, неуверенно сказал Егор, – вчера всю ночь читал дневник, оставшийся после вашего прежнего постояльца…

– Тетрадки? – равнодушно спросила хозяйка. – Так они вроде не по-нашему написаны.

– По-немецки. Я немного понимаю.

– И как, интересные? А я, знаете, хотела сжечь. И сундучок тоже. Все!

– И хорошо, что не сожгли! – горячо воскликнул Олегов.

– А чего он там пишет?

– Так, разное… – замялся Егор. – Как он ехал сюда из самой Чехословакии. Ну и всякое еще… А что он был за человек?

– Непонятный! – резко сказала хозяйка. – Совсем мне непонятный. Вот ты ученый, образованный – не то что я – да и другие, что вокруг живут, а мне понятен. Потому как наш – русский. А этот вовсе непонятен. Появился он тут не то в сорок шестом, не то в сорок седьмом. Словом, сразу после войны. Оборванный, неприкаянный… Тогда все были одеты бог весть во что, ну а этот уж совсем оборванец. Жил поначалу не здесь. Возле станции халупа была – барак, он потом сгорел. Так он в том бараке и обитал. Там еще несколько человек жили. Эвакуированные вроде или бродяги. Не поймешь. Одна большая комнатища. Буржуйка стояла… Вот от этой буржуйки потом барак и занялся… А в вашей хате в те поры я сама обитала, пока со своим не сошлась, – она кивнула на дом. – Ну а как сошлась, хата пустовать стала. Тогда дачников еще не было… Как барак спалили, пустила его. Из жалости… Ну и для присмотру. Дом без присмотру, понимаешь ты, ветшает. Думала, ну какой из него, из старика то есть, прок. Однако он принес деньги… Я даже удивилась: откуда у него деньги. Но платил за постой исправно. Хоть и немного, но в срок. И все равно он был странный. Чем жил, непонятно. Иногда на станции пропадал, подрабатывал там вроде. Пути, может, ремонтировал… Нет, – вспомнила она, – обходчиком был. Знаешь, ходят по путям с молотком, по рельсам колотят. Вот-вот. Иногда он уезжал куда-то. Бывало, что и надолго. Летом работал мало. Все больше по лесу шатался. Уж зачем – не знаю. Раз, помню, за ягодами пошла… У меня тут свое место есть. Далеко. Верст пять идти нужно. Глухомань там. Никого, считай, не бывает. Почти пришла, и вдруг, гляжу, человек. У меня аж сердце упало. Не люблю, когда по лесу незнакомые шастают. Присмотрелась. Так это же Иван Иванович. Мы его Иваном Ивановичем звали… Какую-то травку перед носом вертит. И так занят, что вокруг ничего не видит. Я с ним даже окликаться не стала. Зачем? Вижу, занят человек. И то… ты знаешь, у нас тут некоторые его колдуном считали… Побаивались. Правда, ни в чем плохом не был замечен. Даже лечил кое-кого. Меня, например. Раз сильно простудилась. В жару была… Пришел… Принес какие-то травы. Самому сказал, как заваривать. И знаешь, попила три дня, и полегчало.