Читать книгу "Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон"

Их согнали в подвал, затем повели по длинному узкому коридору с камерами по обе стороны. Свет в коридор проникал лишь из открытой двери, откуда неслись и глухие стоны. Двое задержанных, шедшие впереди Фельзена, взглянули туда и тут же, отпрянув, отвели взгляд: за дверью человек в рубашке с короткими рукавами и в фартуке с засохшими пятнами крови избивал другого, пристегнутого ремнями к стулу.

— Прикрой-ка дверь, Крюгер! — сказал человек устало, измученным голосом. Ему предстоял день весьма нелегкой работы.

Коридор закончился тускло освещенной вонючей камерой с тюфяком и грязным ведром в углу. Дверь захлопнулась. Опершись о холодную осклизлую стену, Фельзен старался отдышаться и выкашлять липкую сырость, переполнявшую, как ему казалось, легкие. Он и вправду зашел слишком далеко. Теперь это было очевидно.

Несколько часов спустя за ним пришли и, проведя мимо закрытой теперь двери пыточной, втолкнули в кабинет на первом этаже, где на фоне высоких окон за письменным столом сидел человек в темном костюме. Человек тщательно протирал очки и делал это бесконечно долго. Фельзен ждал. Человек велел ему сесть.

— Вам известно, почему вы здесь?

— Нет.

Человек надел очки и открыл папку, держа ее подальше от Фельзена и предоставляя ему любоваться своим безукоризненным пробором.

— Коммунизм.

— Вы, наверно, шутите.

Человек поднял взгляд от бумаг:

— Сочувствие евреям.

— Не смешите.

— А кроме того, знакомство с некой Мишель Дюшан.

— Вот последнее верно.

— Наши сотрудники целую неделю общались с ней в Лионе. Она сохранила воспоминания о времени, проведенном в Берлине в тридцатые годы.

— То есть о времени нашего с ней знакомства. К войне это отношения не имеет.

— Зато к политике имеет. Как вы знаете, она больше года была участницей французского Сопротивления.

— В политику я не лезу. И вообще, я этого не знал.

— Все мы лезем в политику. А ваше удостоверение члена Общества содействия СС имеет номер четыреста семьдесят девять тысяч триста восемьдесят один.

— Мы оба с вами отлично знаем, что без СС вести дела сейчас затруднительно.

— Потому вы и вступили в общество, герр Фельзен? Чтобы расширить дело? Использовать нас, пока это выгодно?

Откинувшись на стуле и взглянув в окно, в пасмурное берлинское небо, Фельзен подумал, что такое может случиться с каждым и случается ежедневно.

— Красивый пиджак, — сказал человек. — И сшил его портной…

— Исаак Вайншток, — подсказал Фельзен. — Фамилия еврейская, на случай если вы…

— Вам известно, что закупка тканей евреям запрещена?

— Я сам дал ему ткань.

Опять пошел снег. Сквозь грязное стекло Фельзен различал падающие белые хлопья на сумрачном сером фоне.

— Ольга Казарова, — сказал человек.

— Ну, и что с ней такое?

— Она ваша знакомая.

— Однажды я переспал с Ольгой.

— Она большевичка.

— Она русская. Это мне известно, — сказал Фельзен, — но я не знал, что возможно распознать коммуниста даже в постели.

Казалось, внутри у его собеседника что-то щелкнуло. Он встал и сунул папку под мышку.

— По-моему, вы не в достаточной мере понимаете серьезность положения, в котором вы оказались, герр Фельзен.

— Вы правы. Не в достаточной. Может, вы будете так любезны, что…

— Возможно, вам следует преподать урок.

Фельзен внезапно почувствовал себя как в потерявшем управление автомобиле, несущемся по склону вниз.

— Ваше расследование, — начал было он.

Но собеседник уже направился к двери.

— Господин… господин… подождите.

Человек распахнул дверь. Двое вошедших солдат подхватили Фельзена и выволокли наружу.

— Отправляем вас обратно в школу, герр Фельзен, — сказал человек в темном костюме.

Его отвели обратно в камеру, где продержали еще три дня. Никто больше с ним не разговаривал. Раз в день ему давали миску супа. Ведро его не опорожняли. Он сидел на своем тюфяке рядом с собственной мочой и фекалиями. Время от времени в темноте раздавались крики — иногда слабые, еле слышные, иногда громкие, пугающе близкие. За дверью в коридоре происходили избиения. Из дверной щели не раз и не два до него долетал вопль «мама!».

Часы и дни он готовился к неизбежному. Он старался приучить себя держаться робко и униженно. На четвертый день за ним пришли опять. От него дурно пахло, ноги его были ватными от страха. В комнату для допросов его не отвели; не было и новой встречи с мужчиной в темном костюме. На Фельзена надели наручники и вывели во двор, где все еще хлопьями падал снег; на земле он был уже утрамбован тяжелыми башмаками и колесами. Его затолкали в пустой фургон с каким-то большим липким пятном на полу и закрыли дверцы.

— Куда едем? — бросил он в темноту.

— В Заксенхаузен, — ответил снаружи охранник.

— А как насчет законности? — спросил Фельзен. — Разве есть судебное решение?

Охранник грохнул задвижкой. Водитель резко тронул, и Фельзена отбросило к стенке.

Эва Брюке сидела в «Красной кошке» в своем кабинете, куря папиросу за папиросой и беспрестанно подливая коньяк в чашку кофе. Отек на ее лице спал, остались только сине-желтые синяки, которые она скрывала под тоном и пудрой.

В открытую дверь кабинета была видна пустая кухня. Услышав легкий стук в заднюю дверь, она встала, но в этот момент раздался телефонный звонок — громкий, как будто на пол грохнулась посуда. Она не хотела подходить, но звон был таким оглушительным, что пришлось снять трубку.

— Эва? — услышала она.

— Да, — отозвалась она, узнав голос. — Это «Красная кошка».

— У тебя усталый голос.

— Работаю по целым дням, отдохнуть некогда.

— Ты должна дать себе передышку.

— Так сказать, «Сила через радость», — сказала она, и позвонивший засмеялся.

— У вас найдется еще кто-нибудь с чувством юмора?

— Смотря кто собирается пошутить.

— Я имею в виду кого-нибудь, кто оценит веселье необычного свойства.

— Я знаю тех, кто еще не утратил способность смеяться.

— Я ее не утратил. — Он хохотнул как бы в подтверждение сказанного.

— Вероятно, — отозвалась она серьезно.

— Не могли бы они навестить меня для необычных увеселений?

— Сколько их потребуется?

— Ну, думаю, для веселья подходит число «три». Это возможно?