Читать книгу "По ту сторону фронта - Георгий Брянцев"

— Можно быть свободным, товарищ комиссар? — спросил Сережа.

Командир отряда Зарубин не спал. На столе, на железном противне лежали остывшие жареные грибы, картофель и плохо выпеченные пшеничные лепешки.

Положив голову на руки, Зарубин о чем-то думал и так ушел в себя, что не заметил вошедших.

«Опять тоскует», — мелькнула мысль у Добрынина, и он громко кашлянул.

Зарубин вздрогнул, словно очнулся ото сна.

— Нас ожидал? — спросил Добрынин.

— Да… да… — как-то неопределенно ответил Зарубин. — Давайте поедим.

Проголодавшись за дорогу, комиссар и начальник разведки уселись за стол и с удовольствием принялись за еду.

В соседней землянке партизаны тихо запели:

Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына?

2

В последнее воскресенье ноября Беляк встал раньше, чем обычно. Затопив печь, он поставил на плиту чайник, умылся, оделся и стал ожидать друзей. На кровати Беляка безмятежно похрапывал командир взвода партизанского отряда младший лейтенант Усман Рузметов. Он пришел ночью.

Посещать город и окрестные села партизаны могли частенько, потому что в паспортном отделе управы у них был свой человек, завербованный Беляком. Он обеспечивал партизан бланками документов и готовыми пропусками, оформленными в соответствии с требованиями немецкой администрации.

Беляк смотрел в окно, выходившее на улицу.

Деревянный дом, в котором он жил, стоял в конце улицы. Одной стороной дом глядел на дорогу, другой — на выгон, подступавший к самому лесу. Принадлежал этот дом вдове прораба шпагатной фабрики, пожилой одинокой женщине, известной в городе портнихе. Беляк квартировал в ее доме уже больше десяти лет, хорошо знал хозяйку и полностью ей доверял. Она оставила себе одну, самую большую комнату, а две маленьких сдавала своему жильцу.

На улице никто не появлялся. Погода выдалась скверная, — шел дождь вперемежку со снегом. Кругом блестели лужи. Было сыро и слякотно. Порывы ветра рвали в клочья свинцовые облака.

Беляк тихо подошел к кровати и внимательно посмотрел на сладко спавшего гостя.

Рузметова Беляк знал со слов Добрынина и Пушкарева. Знал, что родом он из Узбекистана, а на фронт попал со скамьи Московского университета. На фронте его тяжело ранило в грудь навылет. В числе других бойцов и офицеров он лечился в городском госпитале. Там он познакомился и сдружился с лейтенантом Селифоновым, лежавшим с сильными ожогами. Это были два очень не похожих друг на друга человека. Один — невысокий, худощавый, стройный, с жесткой черной шевелюрой и иссиня-черными глазами; другой — рослый, крепкий, с копной вьющихся светлорусых волос, голубоглазый. Один был спокоен, другой — горяч, один — малоразговорчив, другой — общителен и добродушен. Селифонов в армии был командиром танка, Рузметов — сапером.

Когда над городом нависла угроза оккупации, госпиталь начали эвакуировать. Селифонов, Рузметов и еще несколько раненых бойцов пожелали остаться с партизанами. С разрешения военкомата и начальника гарнизона группу раненых за неделю до сдачи города привезли в лес. Для формировавшегося партизанского отряда, остро нуждавшегося в военных специалистах, Рузметов оказался настоящей находкой. От ранения он окончательно оправился уже в партизанском лагере и сразу же после этого включился в боевую работу. Он быстро завоевал авторитет среди партизан и вскоре был избран в состав бюро подпольного окружкома партии.

Кроме всего этого, Беляк ничего не знал о Рузметове, хотя тот уже третий раз приходил в его дом. Он собирался поговорить с юношей по душам, но все не удавалось: то что-то мешало, то не хватало времени. Вот сейчас был бы удобный момент, но будить парня жалко. Беляк осторожно отошел от спящего к окну.

…Первым пришел старик Микулич и начал усердно счищать с себя грязь: он, видимо, упал по дороге. У Микулича, как всегда, были новости.

— Карпыч, ты Брынзу знаешь? — многозначительно спросил он Беляка.

— Кого, кого?…

— Брынзу.

— Нет, не привелось.

— До прихода немцев он работал оценщиком в комиссионном магазине, а сейчас вроде как директор в этом же магазине. Уж больно подозрительная морда. За ним надо приглядеть. Он что-то говорил о тебе, а ты, получается, его и не знаешь. Я вчера забегал в комиссионку, старухино барахлишко продавал. Этот самый Брынза с какими-то двумя типами болтал и раза три твою фамилию помянул. Я подумал, не старый ли твои знакомый. Выходит, нет…

Беляк напряженно вспоминал. Память у него была хорошая, но никакого Брынзу припомнить он не мог.

— А ты зайди как-нибудь в комиссионку да погляди на него, — посоветовал Микулич. Он, кряхтя, снял с себя грязные сапоги и вынес их в переднюю, оставшись в грубых шерстяных носках. Возвратившись в комнату, старик добавил: — Я-то его давненько знаю, примелькалась его морда. Он испокон веков по ломбардам крутился.

Договорились на том, что Микулич через учителя Крупина разузнает подробно о Брынзе, а Беляк при первом удобном случае зайдет в комиссионный магазин и проверит, знакомо ли ему лицо этого человека или нет.

Вода в чайнике закипела. Беляк снял его с плиты, заварил чай, расставил на столе посуду, нарезал хлеб.

— Тимофеич запропал где-то, — сказал он. — Ну что ж, давай буди Усмана.

Рузметов спал крепко, безмятежно, как спят только люди молодые и здоровые. Когда Микулич растолкал его, Усман долго не мог прийти в себя, не понимая, где он и что с ним, и спросонья чему-то улыбаясь. Удивленно посмотрев заспанными глазами на Беляка и Микулича, он сладко потянулся, зевнул и полез в карман за кисетом.

— Ну и крепок ты, видать, на сон! — покачал головой Микулич. — Еле растолкал. Бормочешь что-то, а глаза ровно склеенные. — Усман почесал затылок.

— Очень хороший сон был, — сказал он и причмокнул языком. — Редкий сон! Большая комната, в коврах вся, и кушанья разные: арбузы, дыни, виноград, груши. Я все пробую и никак не наемся.

Беляк и Микулич рассмеялись.

— Сколько времени? — поинтересовался Усман, вертя цигарку.

— Времени немного, половина девятого, — ответил Беляк, — а вставать пора. Иди умойся. — Он бросил на руки Усману полотенце.

Рузметов положил на стол скрученную цигарку, отвернул ворот гимнастерки, засучил рукава и только собирался выйти в переднюю, как оттуда ввалился, прихрамывая, грязный и мокрый Иван Тимофеевич Бакланов.

Усман посторонился, укоризненно покачал головой и пошел умываться.

— Ну и погодка, будь она трижды проклята! — проворчал вместо приветствия Бакланов. — Я разоблачусь полностью, Дмитрий Карпович, если разрешишь. У тебя, кажется, тепло и согреться можно.

— Раздевайся и накинь мой полушубок, — предложил Беляк.