Читать книгу "Школа выживания - Джеймс Паттерсон"

Дважды похлопала его по спине. Что означает: пока я не вернусь, остаешься старшим. Он кивает, а я следую за доктором, чувствуя себя входящей в камеру смертников.

11

На ходу врач оглядывает меня хорошо знакомым мне ощупывающим взглядом, оценивающим мои биологические параметры. Сердце мое опускается.

Самые страшные мои опасения становятся реальностью. Я уже вижу, как за мной снова захлопывается решетчатая дверь клетки. Проклятые ирейзеры. Как я их ненавижу! Вечно появятся, все испортят, всех изувечат… Ненавижу!

Врагов, Макс, надо уважать. Не следует их недооценивать — это большая ошибка. Стоит их недооценить — они тут же тебя и уничтожат. Уважай их способности. Уважай их возможности. Даже, если они не уважают твои.

Это снова мой Голос. Я тяжело вздыхаю. Хватит трундеть. Как скажешь!

Пройдя двойные двери, мы оказались в маленькой, выложенной кафелем и очень страшной комнате. Посередине каталка. На ней Клык.

В рот ему вставлена трубка. Разные другие трубки прикреплены к рукам. Зажимаю рот рукой. Я не боюсь крови, но в мозгу невольно мелькают яркие болезненные воспоминания об экспериментах, которые над нами проделывали в Школе. Пусть опять прорежется мой внутренний Голос. Пусть говорит, что хочет, только бы его нотации отвлекли меня от возвращения в прошлое.

Еще один врач и медсестра стоят рядом с Клыком. Они срезали с него рубашку и куртку. Весь бок у него разодран в клочья, и ужасные глубокие рваные раны по-прежнему кровоточат.

Доктор привел меня сюда, но теперь он, похоже, не знает, что сказать.

— Он… он выживет? — каждое слово застревает у меня в горле. Я не могу представить себе, как жить без Клыка.

— Гарантировать мы пока ничего не можем. — Оба врача выглядят очень обеспокоенными, а женщина спрашивает меня:

— Ты его хорошо знаешь?

— Он мой брат.

— Ты, как он? — продолжает допытываться она.

— Да. — Челюсти у меня крепко сжаты, и я не отвожу глаз от Клыка. Чувствую, как напрягается у меня каждый мускул и как нарастает возбуждение от неожиданного прилива адреналина. Перво-наперво толкай тележку на ногу тетке, потом…

— Это хорошо. Значит, ты сможешь нам помочь. — В голосе доктора, который меня сюда привел, звучит облегчение. — Потому что мы многих вещей не понимаем. У него, например, странный ритм сердца.

Смотрю на кардиограмму. Зубцы на ней очень частые и беспорядочные.

— Этот график недостаточно регулярный, но, по-моему, зубцам следует быть еще чаше. Нормальный ритм сердца у нас вот такой. И я несколько раз щелкаю пальцами в ритм ударам моего сердца.

— Можно, я… — доктор подходит ко мне со стетоскопом. Опасливо киваю.

Он слушает мое сердце и на лице его все отчетливее проступает полное недоумение.

Потом он передвигает стетоскоп к моему животу и внимательно исследует несколько разных точек.

— Ты можешь мне объяснить, почему я слышу вот здесь движение воздуха?

— У нас в этом месте находятся воздушные мешки.

Я терпеливо рассказываю им все, что сама про нас знаю. Но горло свело, а ладони уже давно сами собой сжались в кулаки.

— У нас есть легкие, но вдобавок к ним еще небольшие воздушные мешки. У нас желудки не такие, как у людей. И кости. И состав крови. В общем, более или менее, у нас все не как у людей.

— И у вас есть… крылья? — спрашивает второй доктор, понизив голос.

Я только молча киваю.

— Значит, получается, что вы — гибрид человека и птицы.

— Значит, получается. Хотите, назовите гибридом, хотите, мутантом, хотите выродком. Как вам будет угодно. Я лично предпочитаю «авиан американ».[1]

Смотрю на медсестру. Она явно напугана, и по всему видно, что она бы с удовольствием в этот момент оказалась бы где угодно, только не здесь. Я ее очень даже понимаю.

Но женщина-врач уже переходит к делу:

— В качестве противодействия шоку мы вводим ему сейчас через капельницу солевой раствор. Но ему необходимо переливание крови.

— Ему нельзя влить чело… обычную кровь. — Все те обрывочные сведения по анатомии, биологии, генетике, которые я узнала в Школе из рапортов и докладов, все это вдруг всплывает у меня в голове. — Наши красные кровяные тельца такие, как у птиц.

Врач кивает:

— Раздевайся. Готовься к переливанию крови. Ты дашь ему свою кровь.

12

Двадцать минут спустя, двумя пинтами легче, я, покачиваясь, добрела до комнаты ожидания. Они немного перебрали — так много крови мне бы сдавать не следовало. Но Клык сейчас в операционной и ему необходима вся кровь, какую только можно достать, а я переживу.

Комната ожидания полна родственниками пациентов. Но моей стаи нет.

Обошла ее по периметру, заглядывая под столы и стулья, вдруг они там спрятались — никого.

Бегаю из зала в зал; голова кружится, то ли от потери крови, то ли от волнения. Я и так ослабела, а мысль, что я могу потерять стаю, совсем сбивает меня с ног.

— Ты своих ребят ищешь? Они здесь. — Маленького роста темноволосая нянечка протягивает мне пакетик яблочного сока и булочку. — Ешь, голова меньше будет кружиться. А твои… братья и сестры в седьмой комнате, вон там, дальше по коридору.

— Спасибо. — Как я могу ей верить? В каждом лице, в каждом новом человеке таится возможный подвох. «А вдруг»…

В комнату номер семь ведет тяжелая солидная дверь. Открываю ее без стука. На меня смотрят четыре пары знакомых глаз. От облегчения — каким бы временным оно ни было — колени подгибаются, и я оседаю на пол.

— Ты, наверно, и есть Макс, — приветствует меня чей-то голос. Не мой всегдашний, внутренний, а внешний и совершенно посторонний.

Хорошо, что я уже сижу… Боже, за что, опять какая-то новая петрушка! Передо мной стоит чувак, коротко стриженный, в отличном темно-сером костюме, в ухо воткнут крошечный, почти невидимый наушник переговорного устройства. Ирейзер. Их с каждой новой моделью отличить все труднее. Но вроде у этого парня глаза не светятся тем хищным жадным светом, по которому мы узнаем наших врагов. Но кто бы он ни был, а мне отвечать за мою стаю.

— Пожалуйста, присаживайся к нам поближе, — радушно приглашает еще один голос.

13

Их трое. Двое мужчин и одна женщина. Все трое с уверенным официальным видом, как члены правительства, которых показывают по телевизору, сидят за столом.

Игги, Надж, Ангел и Газзи — за тем же столом, и перед каждым стоит поднос с едой и пластиковыми чашечками из больничного кафетерия. Приглядевшись, понимаю, что ни один из них до еды не дотронулся. Хотя все они, поди, голодные, как волки. Вот молодцы ребята. От гордости за их силу воли на глаза у меня набегают слезы.