Читать книгу "Призрак уходит - Филип Рот"

У меня было что почитать. Захватил, как делал всегда, если шел к Пьерлуиджи один, без компании. Живя в одиночестве, я пристрастился читать за едой, но сейчас отложил газету и стал поглядывать на ньюйоркцев, ужинавших вокруг меня в этот день, 28 октября 2004 года. Один из плюсов жизни в большом городе — иллюзия общности с незнакомцами, сидящими за соседними столиками в хорошем маленьком ресторанчике. Сейчас я был одним из них. Поздновато придавать важность такому элементарному наблюдению, но меня оно вдохновило.

Только дойдя до кофе, я наконец потянулся к газете — свежему выпуску «Нью-Йоркского книжного обозрения». Взял его в руки впервые после отъезда из города, хотя до того был подписчиком со дня создания газеты в начале шестидесятых, а время от времени выступал в ней как автор. По пути к Пьер-луиджи я прошел мимо киоска и, краем глаза увидев верх первой страницы, где над карикатурами Дэвида Ливайна было жирно набрано желтым «Специально к выборам», а дальше, над списком из десяти примерно имен, — «Грядущие выборы и будущее Америки», вынул четыре доллара пятьдесят центов и захватил газету в ресторан. Теперь жалел о покупке и, даже когда любопытство возобладало, не взялся читать вынесенные на первую полосу заголовки статей и первые, отданные под выборы страницы, а осторожно вошел на цыпочках с черного хода, обратившись к разбитым на рубрики объявлениям. «ХОРОШЕНЬКАЯ инструкторша по художественной фотографии, любящая мать…», «СЛОЖНАЯ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ, ПОЛНАЯ ЖЕЛАНИЙ и способная быть желанной замужняя женщина…», «ЭНЕРГИЧНЫЙ, ВЕСЕЛЫЙ, ОБЕСПЕЧЕННЫЙ мужчина с разнообразными интересами…», «ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ, забавная, экстравагантная, обольстительная…». Я перепрыгнул к разделу «Недвижимое имущество» и там, в колонке «Сдается», предваряющей куда более длинную и предлагающую в основном Париж и Лондон «Сдается за границей», наткнулся на объявление, словно специально адресованное мне; меня вдруг хлестнуло ощущение удачи, чудесного шанса, мерцающего пока непонятным смыслом.

СЕРЬЕЗНЫЕ супруги-писатели тридцати с небольшим лет хотели бы предоставить удобную, полную книг трехкомнатную квартиру в районе Верхнего Вест-Сайда в обмен на жилье в тихой сельской местности милях в ста от Нью-Йорка. Предпочтительно Новая Англия. Немедленное заключение сделки. Идеальный срок — на год…

Без колебаний, так же спонтанно, как и в случае с коллагеновыми инъекциями, необходимость которых я собирался спокойно обдумать дома, так же спонтанно, как и при покупке «Нью-Йоркского обозрения», я спустился по лестнице и, миновав кухню, прошел туда, где, как мне помнилось, рядом с мужской уборной висел на стене телефон-автомат. Нужный номер я записал на обрывке бумаги, там, где раньше уже пометил «Эми Беллет». Быстро набрав его, я сообщил откликнувшемуся мужчине, что звоню по объявлению об обмене жильем сроком на год.

Могу предложить ему небольшой дом в горах на западе Массачусетса, через дорогу от болотистой пустоши, пристанища водоплавающих. До Нью-Йорка сто двадцать восемь миль, ближайшие соседи в полумиле, в восьми милях вниз по горе — университетский городок, где есть супермаркет, книжный магазин, винная лавка, хорошая библиотека и пользующийся популярностью бар с вполне приличной едой. Если это примерно то, что им нужно, я заглянул бы осмотреть квартиру и обсудить подробности сделки. Нахожусь в нескольких кварталах от Верхнего Вест-Сайда, так что, если у них нет возражений, буду буквально через несколько минут.

— Звучит так, словно вы собираетесь въехать сегодня вечером, — рассмеялся мужчина.

— Если успеете освободить квартиру — въеду, — ответил я, и это была чистая правда.

Прежде чем возвращаться к столу, я зашел в туалет, нырнул в единственную кабинку и спустил брюки, любопытствуя выяснить, возымела ли уже действие медицинская процедура. В попытках стереть впечатление от увиденного, на секунду закрыл глаза, стараясь избавиться от нахлынувших чувств, выкрикнул: «Чтоб вас, сволочи!», имея в виду мечты вдруг, в одночасье, опять стать таким, как все.

Вынул из пластиковых трусиков промокшую хлопковую прокладку, достал свежую из пачки, всегда лежащей наготове во внутреннем кармане пиджака. Использованную завернул в туалетную бумагу и выбросил в ведро, стоящее возле раковины. Потом вымыл и высушил руки, поборол, насколько удалось, мрачность и пошел вверх по лестнице — платить по счету.

По пути к Семьдесят первой Западной, я с изумлением увидел, что вместо громады Колизея на Коламбус-серкл возвышаются два парных стеклянных небоскреба, соединенных на уровне «талии» галереей и окруженных внизу нарядными магазинами. Пройдя через их аркаду, я зашагал дальше и, когда, двигаясь к северу, добрался до Бродвея, почувствовал себя не столько иностранцем, сколько жертвой оптического обмана, в результате которого все исказилось и, словно в «комнате смеха», стало одновременно знакомым и неузнаваемым. Как я уже говорил, привычка жить в одиночестве далась мне не без труда. Я познал его испытания, его радости. И со временем сузил границы своих потребностей, давно отказавшись от бурных реакций, интимной близости, приключений и распрей в пользу спокойного, ровного, предсказуемого общения с природой, книгами и работой. Зачем взывать к неведомому или стремиться к иным потрясениям и сюрпризам, кроме тех, что старение без всякой моей просьбы наверняка предоставит в избытке? И все же я шел по Бродвею. Миновал толпы у Линкольн-центра, слиться с которыми не имел ни малейшего желания, здания кинотеатров, нисколько не привлекавшие шедшими в них фильмами, магазины изделий из кожи, и магазины, торгующие деликатесами, чьи приманки меня совершенно не трогали, и все-таки я шел вперед и, зная, что совершаю ошибку, отказывался смять и выбросить безумную надежду, направлявшую мои действия, безумную надежду на то, что впрыснутый коллаген ликвидирует самые страшные последствия моей болезни, и я, призрак, сам давно оборвавший нити связей и открываемых ими перспектив, все-таки поддавался надежде, что смогу начать все с начала и жизнь снова будет казаться безбрежной не только в силу интеллектуальных потенций, но и благодаря возможностям, вновь подаренным телу. Конечно, я поступаю неправильно, это нелепость, думалось мне, но если и так, то что правильно и разумно, да и кто я такой, чтобы считать себя способным к правильным и разумным поступкам? Я делал то, что делал, — и это единственное, что можно сказать, оглядываясь назад. Мои тяжкие испытания были следствием вечной порывистости и глупости — по сути, порывистость и была глупостью, — и очень похоже, что я теперь снова вступаю на этот путь. Причем двигаюсь на отчаянной скорости, так как, возможно, опасаюсь, что охватившее меня безумие может исчезнуть в любой миг и я уже не сумею идти дальше и делать то, что — сам отлично понимаю — делать не следует.

Лифт разделенного на квартиры узкого шестиэтажного дома из белого кирпича поднял меня на верхний этаж, и открывший мне дверь квартиры 6 «б» круглолицый молодой человек без промедления заявил:

— Вы писатель.

— Вы тоже?

— Что-то вроде, — сказал он с улыбкой, и, когда мы вошли, представил меня жене, добавив: —А вот и третий писатель.

Она была высокой, стройной и, в отличие от мужа, не сохранила ни юной непринужденности, ни игривости; во всяком случае, так показалось мне. Длинное узкое лицо обрамляли красивые гладкие черные волосы, падавшие на плечи и даже ниже. Казалось, прическа намеренно что-то скрывала, но это что-то не было физическим изъяном: мягкое, кремового оттенка лицо было прекрасно. То, что муж любит ее без памяти и дышит ею, проявлялось в открытой нежности его взглядов и жестов, даже в тех случаях, когда ему не совсем нравились ее высказывания. Было понятно, что они оба признают ее превосходство и она полностью растворяет в себе его личность. Ее звали Джейми Логан, его — Билли Давидофф, и, водя меня по квартире, он с явным, особенным удовольствием называл меня «мистер Цукерман».