Читать книгу "Сестра моя Боль - Наталия Ломовская"

По вечерам, придя с работы, мать даже не подходила к девочке – сидела на кухне, слушала радио и пила кофе, добавляя в него по капельке жгучего яда из фигурной бутылки. Она любила макать в кофе тяжелое, маслянистое печенье «курабье», которое Руслан покупал в гастрономе на углу.

Гастроном был облицован понизу синим кафелем, кудрявая мороженщица всегда стояла на углу (зимой она торговала жареными пирожками), дорога в скверик, куда они с Элькой ходили гулять, пролегала как раз мимо. В кронах пирамидальных тополей сидели грачи, и все тополя были в грачиных гнездах. На свежем воздухе Эля быстро засыпала, и тогда Руслан садился на скамейку, сплошь облепленную круглыми бумажками от мороженого и грачиными блямбами. Из-за пазухи он доставал томик собрания «Библиотеки фантастики». Эти книжки в шершавых переплетах, бывшие по тем временам редкостью, давал ему читать одноклассник Димка, у которого тоже была сестра, но который в отличие от Руслана сестренку свою не любил, да что там, – терпеть не мог.

– Плакса, вредина, жадюга, чуть что – бежит матери жаловаться, а сама еще и говорить толком не умеет, только пык да мык! А твоя ничего – не ноет.

Элька никогда не ныла. Она не плакала даже тогда, когда училась ходить и падала, даже когда Руслан, играя с ней, приложил ее затылком о подлокотник дивана. Она не плакала в детской поликлинике, куда ее водил тоже Руслан. Их участковый педиатр, добрая, очень близорукая женщина, встречала детей с искренней приветливостью, угощала «аскорбинками», но порой ей все же приходилось делать Эле укол, и та не плакала, только держалась за руку брата. Его мальчишеская рука с цыпками, с обломанными и не очень чистыми ногтями казалась очень большой по сравнению с Элькиными крохотными пальчиками.

Эля не заревела, даже когда старший брат вывернул ее с санок в сугроб, да не заметил и пробежал сгоряча еще метров двадцать. Тогда Эля просто стояла в снегу по пояс и ждала, когда брат вернется за ней. Она была уверена – он вернется. Он ее не бросит. На него можно положиться. И когда Руслан обернулся, изумленный и растерянный, он прочитал на ее детской мордашке все эти чувства так, будто Эля сама поведала о них брату. Как если бы Элька сказала:

– Ты мой старший брат, самый главный, самый важный и самый лучший человек в мире. Все, что ты делаешь, – прекрасно и неоспоримо, все во благо мне и тебе. Ты всецело принадлежишь мне, как я – тебе, и никто не в силах этого изменить. Пусть только попробуют.

И попробовали.

Гром грянул в тот день, когда классная руководительница Руслана Любовь Ивановна ни с того ни с сего вызвала в школу мать. Так и сказала:

– Обухов, скажи матери, чтобы пришла в школу, мне нужно с ней поговорить. В дневник тебе не пишу, знаю, что ты и так передашь. – И посмотрела значительно.

Любовь Ивановна была еще не старой, полной женщиной. Она всегда носила, меняя, два трикотажных костюма белорусской швейной фабрики, кирпично-красный и зеленый. От нее исходил кислый дрожжевой запашок.

У Руслана был соблазн злоупотребить доверием «класснухи» и ничего матери не передавать, тем более что ему неясно было, зачем все это? Не водилось за ним особых прегрешений. А-а, пусть взрослые сами разбираются, ему некогда ломать голову, он обещал Эльке дочитать «Айболита» и расчесать ее на ночь. Волосы у Эли выросли роскошные, волнистые, темно-русые, и Руслан на-учился заплетать косички, а куда деваться? Матери некогда, а бабушка нещадно дерет ей волосы, но Эля все равно не плачет, а только шипит сквозь зубы, словно котенок.

– Натворил что-нибудь? – без упрека спросила мать, услышав весточку от «класснухи». – Учительница твоя от безделья мается, у нее даже кошки нет, вот и фантазирует в свое удовольствие…

Но все равно пошла. И Руслан пошел – тайком.

Элька угомонилась рано. Руслан дождался, когда мать выйдет из дома, и дворами пошел за ней.

Занятия у второй смены закончились, в школьных коридорах еще отзывалось многоголосое эхо. Пахло мелом и хлоркой, угрюмая техничка возила по линолеуму грязнющую тряпку и бубнила себе под нос, словно бранилась с кем-то. Руслан боялся, что уборщица прогонит его взашей – не топчи, мол, вымытого пола, нечего тебе тут делать! – но та словно и не заметила его, продолжала возить и бубнить, бубнить и возить тряпкой по полу. Замирая от звука собственных шагов, Руслан дошел до своего класса и уже на подходе услышал хорошо поставленный голос «класснухи»:

– Нельзя так, Алевтина Васильевна. Мальчишка у вас умненький, способный. А вы его в няньку превратили, в домашнюю прислугу. На собраниях вы не бываете. В родительском комитете участия не принимаете. Между тем мальчик невнимателен в классе, учителям дерзит. Учительница литературы, например, отказывается вести урок в его присутствии. Она у нас только из института, молоденькая совсем, а он ей вопросы заковыристые подкидывает. Только Наталья Николаевна за него горой, так ведь английский – это еще не все!

Мать отвечала что-то – слишком тихо, чтобы расслышать, но Руслан примерно знал, что она говорит. Например, что учительницы, даже вчерашние студентки, должны знать свой предмет лучше учеников; что в родительском комитете и без нее довольно активисток; что мальчик сам любит возиться с сестрой…

– Да что ж, что ему нравится! – звонко воскликнула Любовь Ивановна, подтвердив догадки Руслана. – Мало ли! Вы сами должны заниматься малышкой, а также и вашим старшим сыном! Все работают. А у вас еще не самая тяжелая служба, да! Другие матери вон на стройках работают, а не то…

Руслан так и не узнал, что хотела сказать учительница. Судя по грохоту, мать резко встала, уронив, должно быть, стул, бросила злым шепотом пару слов (Руслану послышалось «пошла ты», но, может, она сказала, «ухожу я»?) и вышла, едва не засветив ему по лбу дверью. Руслан отскочил в сторону, ожидая гневного окрика матери, но та не обратила на него внимания, поспешила к выходу – высокие каблуки ее сапожек звонко застучали по кафельному полу. Вслед за матерью из кабинета вылетела «класснуха». У нее горело лицо, и химические кудельки над толстым пористым лбом стояли дыбом.

– Нахалка! – прокричала она тем истерическим голосом, какой у нее появлялся, когда ее доводили ученики. – Дрянь!

Ее нога в тупоносой туфле ступила на тряпку, забытую у порога техничкой, тряпка сочно жвакнула, поползла по кафелю. Любовь Ивановна ахнула и засеменила, пытаясь сохранить равновесие, но не удержалась и рухнула навзничь.

Некоторое время она лежала, не двигаясь, и Руслан тоже застыл от ужаса – он решил, что «училка» разбила голову или сломала позвоночник о порог.

– Ох, ох, – завела Любовь Ивановна, пытаясь сесть, и у Руслана отлегло от сердца. – Ох…

Она сказала несколько слов, которых педагогу знать и употреблять не полагалось, и села. По лицу у нее текла кровь – при падении она задела щекой торчащий из двери ключ.

– У-у, – промычала Любовь Ивановна и достала из кармана клетчатый носовой платок.

Она сказала еще одно слово, которого Руслан не разобрал. Он решил, что пора ретироваться. Ему удалось выбраться из школы незамеченным и незамеченным вернуться домой. Мать еще не приходила. Он включил маленькую лампочку над письменным столом и сел за учебники, но сосредоточиться не мог. Мысли не давали ему покоя, и мысли все такие дурацкие! Он думал: что за слово сказала «класснуха»? Только ночью, во сне, это слово пришло к нему и заставило содрогнуться…