Читать книгу "Крыши Тегерана - Махбод Сераджи"

Ахмед со вздохом вытягивается на спине и закрывает глаза. Я следую его примеру, понимая, что приглушенного звучания ночной симфонии не хватит, чтобы избавить нас от тревог. Я вдыхаю запах мокрого асфальта и наслаждаюсь тем, как ночной ветерок овевает закрытые глаза.

Зима 1974-го. Психиатрическая лечебница «Рузбех» в Тегеране

Очнувшись, я переворачиваюсь под одеялом — все накопленное тепло тут же улетучивается. Я так и лежу с закрытыми глазами — рассудок мой слишком изможден, чтобы воспринимать то, что я могу увидеть. Я слышу глухое постукивание трости, а вслед за ним — шарканье шлепанцев по линолеуму, приглушенное тиканье наручных часов в ящике тумбочки. Эти негромкие звуки мешают мне заснуть. Я один в комнате и чувствую себя потерянным без ритмичного пения старика. Я переворачиваюсь обратно и обнаруживаю, что простыни совсем остыли. Я думаю, смогу ли когда-нибудь снова открыть глаза.

Проходит то ли несколько минут, то ли несколько дней, когда я опять прихожу в себя. Я замечаю на кистях и предплечьях розовые заплатки новой кожи. Она выглядит очень нежной, но не болит. «У меня были ожоги? Почему? Кто-то пытался меня убить?» Не то чтобы меня это волновало. Затылок отзывается болью на вялое биение пульса, а каждый медленный вдох дается с трудом, словно я поднимаю что-то тяжелое. Болят ушибленные ребра.

Днем и ночью меня одолевают сновидения. Темные тучи перекатываются над крышей нашего дома — так близко, что до них можно достать рукой. Рядом сверкает молния, и гром сбивает меня с ног. Я открываю глаза и вижу в дальнем углу комнаты инвалидное кресло. «Могу ли я ходить? Или я парализован? Может быть, я упал с крыши, как всегда боялась мать. Или кто-то меня столкнул? Зачем?» Новые страхи, новые часы беспамятства.

В следующий раз тучи еще темнее. Я по-прежнему на крыше. Я вижу одетого в черный костюм человека, он смотрит на меня снизу. Сверкают хищные глаза. У него обрюзгшее лицо. Он орет что-то в рацию, зажатую в руке. Воздух наполняется приглушенным рокотом, напоминающим сердитый рев, в чем-то схожий по свирепости с громом. По переулку несется холодный ветер, поднимая пыль и мусор, и все вокруг становится по-зимнему серым. Не могу понять, отчего у меня по спине ползут мурашки — то ли виноват стоящий внизу человек, то ли темные тучи над головой.

3. Лето 1973-го. Тегеран
КРАСНАЯ РОЗА

Невозможно не любить Доктора. Толстые круглые очки слегка увеличивают его улыбающиеся карие глаза. Всегда опрятный, он похож на молодого профессора. Спокойные манеры и приятный сильный голос обезоруживают его злейших врагов. Он живет поблизости со своими родителями, господином и госпожой Собхи, и часто навещает Зари.

Когда мы на улице играем в футбол, Доктор подбадривает нас, подпрыгивает на месте и болеет за обе команды, восхищаясь бесхитростными играми. Иногда мы приглашаем его поучаствовать, но он смеется и отвечает что-нибудь вроде: «Ой, нет, нет. Я слишком старый». Потом поворачивается к Зари, а она улыбается и пожимает плечами, словно говоря — делай, что хочешь. Но он никогда к нам не присоединяется, и я его не виню. Что подумали бы соседи, увидев, как молодой ученый, обрученный с самой хорошенькой девушкой на нашей улице, гоняется за пластиковым мячом с ватагой парней?

Я восхищаюсь Доктором, но не могу заставить себя не думать о Зари. В этом, конечно, я никогда не признаюсь, особенно если учесть, как мы донимаем Ираджа за то, что он глазеет на сестру Ахмеда. Мои мысли о Зари в основном чистые и невинные. Самая постыдная фантазия, в которой я давал себе волю, такова: если я когда-нибудь женюсь, пусть моя жена будет в точности как она, умная, красивая, деликатная, порядочная и вежливая, — ведь это все, что мужчина хочет найти в женщине, как я думал. Разбор качеств Зари, однако, быстро оканчивался тем, что я представлял себе наш первый поцелуй в ночь женитьбы, отчего казалось, будто мои жилы наполняются кипятком. Наши лица сближаются, она закрывает сияющие глаза, и я вдыхаю ее тонкий аромат, в приливе нежности прижимаясь губами к ее губам. В этот момент я приказывал себе остановиться, и с тех пор меня не посещали подобные мысли о ней, по крайней мере осознанно.

Доктор всегда читает, даже на ходу. Ахмед клянется, что пару раз видел, как тот налетал прямо на фонарный столб. Он стал моим другом и наставником на правах одного из немногих людей, которым нравятся те же книги, что и мне. Он восхищается философией Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Жана Поля Сартра и Бертрана Рассела. У него есть все пьесы Бертольта Брехта и Джорджа Бернарда Шоу, произведения великих американских писателей, таких как Джек Лондон, Джон Стейнбек и Говард Фаст.

С Доктором меня познакомил Ахмед.

— Он самый умный парень в нашем квартале. Гораздо умнее тебя, — поддразнил он меня.

А потом прошептал, оглянувшись по сторонам:

— Думаю, он из тех, кто не любит шаха.

— Вполне логично, — пробормотал я.

Я знал, что большая часть студентов университета — истовые противники режима тирании.

— Почему он такой умный? — спросил я.

— Не зря его называют Доктором, — ответил Ахмед тоном всезнайки. — Он не врач — ты ведь это знаешь?

Я улыбнулся и кивнул.

— Он прочитал все на свете. Он знает все. Он как энциклопедика.

— Что такое энциклопедика? — спросил я, смеясь над его оговоркой.

Оставив мой вопрос без внимания, он продолжил:

— Думаю, он, наверное, единственный человек, который пользуется более длинными словами, чем ты! И всегда обсуждает политику. Слава богу, ты этого не делаешь.

Ахмед взмахнул рукой, словно собирался меня стукнуть.

Я снова рассмеялся.

В свое время я по-настоящему узнал Доктора. С его помощью в мою жизнь прочно вошла марксистская философия. Он рассказывал о диалектическом материализме, детерминизме, централизации и концентрации капитала, хвалил и цитировал таких философов, как Луи Альтюссер, Эрих Фромм и Антонио Грамши — марксистских ученых, сочинения которых запрещены в Иране.

Доктор спрашивал о моих интересах, увлечениях и учебе в школе. Когда он узнал, что я заядлый читатель, глаза его загорелись.

— Кто твой любимый писатель? — с жаром спросил он.

— Я люблю произведения Горького, — побаиваясь парня, которого называют энциклопедией, неуверенно произнес я. — Мне нравятся все русские писатели, которых я читал, — Достоевский, Шолохов, Пушкин.

— Правда? — воскликнул Доктор. — Где ж ты раньше был, друг мой? Это так здорово!

После долгого обсуждения русской литературы и ее влияния на большевистскую революцию тысяча девятьсот семнадцатого года Доктор спросил:

— Что ты думаешь о положении людей в наших деревнях?

Вопрос меня не удивил, если принять во внимание предшествующий разговор с Ахмедом. Прежде чем я успел ответить, он сказал: