Читать книгу "Легенды постуглеводородной эры: Тэрц и Ли - Владислав Юрьевич Булахтин"

условии, если цель — заправка-пустышка. Уложив горца, охотники за удачей отвозили его на безопасное расстояние и добивали. Если взрыва не следовало, заправку можно высасывать досуха. В постуглеводородную эру мало кто рассчитывал, что горец сдастся на угрозы и уступит.

Не спуская с Тэрца глаз, парни отошли. Им, как и горцу, оставалось что терять.

Пока.

* * *

Гаврилыч действовал безукоризненно. Он изобразил сдержанную радость, приятное узнавание (шумно удивляться и хлопать по бокам было бы глупо — у путников самые совершенные системы оповещения). Он не нарушил ритуалов, проявил почтительность и внимание ко всему, что говорил Тэрц… и, конечно, ни разу не заговорил о горючем.

Уже за столом Гаврилыч ввернул пару историй об общих знакомых, о событиях за воротами приюта, как на крючок поймав жажду горца узнать о большом мире, почти не связанном с его скудной жизнью.

Потом, заразительно похохатывая, он начал травить свежие анекдоты о мытарстве путников.

О Сером, который взялся везти гагачьи подушки из Вологды в Калининград.

О Коллапсе, попавшем на исправительные за то, что перегонял на МАЗе бронетранспортер.

О караване зерновых, застрявших в Чувашии на три недели из-за того, что путники выписывали из Бирмы невесту для местного зажравшегося горца…

И уже за полночь Гаврилыч, театрально кряхтя и вздыхая в постели, зашептал словно себе самому:

— Ты же мечтал об этом. Повелитель бензина. Власть над судьбами и судьбой… Какую пришлось платить цену?

— Королевскую, — ответил Тэрц, — и она растет с каждой секундой.

— Не чрезмерно ли для захудалой заправки вдали от магистралей и городов?

— Вместе с горючим мне преподнесли не менее ценный подарок.

— Любовь? — догадался Гаврилыч (наверняка он был хорошо информирован о Ли). — Жалеешь?

— Я открыл главный парадокс человеческой жизни, — Тэрц чувствовал, как темнота укутывает в кокон. Разрывать его приходилось громкими уверенными словами: — Готовность отдать полжизни за то, чтобы случившееся произошло как-то иначе, не означает, что после обмена это «иначе» не будет вызывать сожалений…

Гаврилыч еще долго и виртуозно кряхтел свои доверительно-успокоительные вопросы-диагнозы. Тэрц, почувствовав, как мир перед ним заиграл новыми красками, решил — путник не даром ест свой хлеб, не зря перелопатил тысячу книг. Психологи углеводородной эры и слепому помогали ненадолго прозреть.

Наутро горец, не удосужившись спросить, предложил:

— Пять литров. Возможно, те, кто посылал тебя размочить новенького, рассчитывали на другой результат.

— Спасибо, горец. — Гаврилыч наклонил голову. — От тебя всякого ожидают. Ты — гвоздь в жопе гильдии.

Гаврилыч вытащил письмо, когда они прощались:

— С оказией пришло. Извини.

— Если бы я не пополнил бак, это стало бы последним доводом?

Гаврилыч пожал плечами:

— Возможно. Прости еще раз, горец.

Терц развернул письмо.

«Я во Владике. Теперь у меня новый план — до конца моих скитаний увидеть тебя двадцать раз. Л! Л.». Ниже стояла дата. Во Владивосток Ли прибыла через пять месяцев после того, как Тэрц пересек Московскую кольцевую. То, что Тэрц и Ли умели воплощать свои планы, многократно увеличивало тяжесть их общей судьбы.

Гаврилыч смотрел на горца, словно ушедшего в забытье над обрывком бумаги.

— Ты будешь счастлив? — спросил он, чтобы прервать транс.

— Периодически, — Тэрц поднял голову. Глаза его остались безжизненны.

— Почему? У тебя есть и горючее, и любовь? Продукты самой глубокой перегонки нашей цивилизации.

— Горючее и любовь — статика. Они исчезнут через миг, если нет движения. Но если есть движение, нет постоянства. Значит, иногда я буду несчастен.

— Судя по тому, как печально ты повествуешь об этом, несчастен ты будешь основную часть жизни.

— Хронологически, — и здесь, словно внезапная перемена погоды в пустыне, на лице Тэрца случилась та самая улыбка, которой он мастерски воздействовал на горцев во время скитаний. — Счастье весит в тысячу раз больше тех пустяков, что происходят после того, как оно уплывает за горизонт.

Горец протянул руку Гаврилычу. Обычно хозяева заправок не позволяют себе сближаться с просителями. Времена меняются?

Эпилог

Тэрц не смог бы ошибиться в количестве лет, ушедших вслед за Ли. Новых заплат на Рафе было явно меньше.

— Еле дотянула до тебя. Последние миллиграммы. Здравствуй.

Ли выпрыгнула из машины и бросилась к нему, раскрывая объятия.

— Сколько времени ты ищешь пути? — Горец, словно вырубленный из пропахшего бензином воздуха, остался неподвижен. Беззащитная улыбка девушки погасла.

— Всю жизнь, — привычно отозвалась она.

— Значит, ты научилась ждать. — Не приглашая, Тэрц направился в обветшалую хижину, но на пороге обернулся: — Ты недостойна ехать к кому-нибудь, кроме меня, — решив сразу расставить все точки и запятые, Тэрц добавил: — Я не дам тебе бензина.

Прежде чем уйти, Ли подбежала и обняла его сзади. Это было выше его сил. Тэрц повернулся и ухватился за Ли с такой силой, словно пытался втиснуть ее в свое измученное ожиданием тело.

— Я не смогу остаться здесь даже до заката, — прошептала Ли.

— Закат — слишком веский аргумент, чтобы не уходить?

— Да, — все это время ей удавалось не заплакать, — еще несколько минут, и я не смогу пересилить себя.

Сколько раз можно поцеловать за две минуты ту, что ждешь чрез вечность сибирских зим? Каждая секунда усиливала привкус стойкой памяти о девушке-горце, который до конца жизни сохранится в любом движении, переживании, мысли Тэрца.

— Путник, твой путь завершен, — шептал ей на ухо горец как заклинание.

Легкое движение руки Ли заставило объятия распасться.

— Но Раф?! Палитоксин! — крикнул Тэрц вслед. Как последний довод. Как заклинание. Все еще не веря, что она уйдет.

— Я знаю, чем его заменить. Прошло 2512 дней, как я вырвалась отсюда. Думаешь, вес моей любви к тебе меньше тридцати килограммов отравы? Несчастный материалист, — Ли горько усмехнулась.

Наблюдая, как гибкая фигурка уплывает (огонь свечи) вдаль по заросшему сорняками шоссе, Тэрц гадал, сможет ли его сердце не остановиться до того, как Ли сделает очередную петлю по земле со все более неопределенной географией. Чтобы вернуться, ей нужно пройти пять-шесть тысяч километров. Тысячей больше, тысячей меньше — для России это не расстояние. Его сердце должно простучать как минимум пять — десять тысяч часов. Часы для России слишком легкая мера. Здесь все еще умеют расставаться и ждать.

Примечания

1

Автор не советует сверять маршрут Тэрца с географической картой. Мистическую грандиозность наземного пути из Москвы во Владивосток, монументальную несокрушимость и одновременно призрачность его пунктов можно ощутить, только испытав, примерив на себя каждый километр (хотя единицы измерения давно уже перестали быть мерой России).