Читать книгу "Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне - Кондакова"

стал отходить, а я его прикрыл — жив остался, мы с ним виделись после!

Как мне силенок ни не хватало, я приполз к своим. Но на пути в болоте увязли наши два танка — сбились с пути, вернее, изменили направление. Я туда и устремился. Они (танкисты) хотели их бросить. Теперь я проник в один танк и спокойно так говорю. Ну, совершенно спокойно, как дома: «Как же вы бросаете танки? С наших же танков он будет бить по нас». Тут они, правда, растерялись. Вытащил оттуда затворы, клинозатворы с пушки, вытащил пулемет спаренный с пушкой, вытащил лобовой пулемет. И вот я поставил на крыло танка. Из-под машины вижу так — дым, дым. Это наш танк горит, и башнер там — всё. А нам это — как дымовая завеса. Я говорю: «Ну, что, ребята, будем делать? Я вас прикрою, вы отходите. Болотом, — а уже так ночь. — Если я останусь жив, то приду. А если не останусь, смотрите — не обижайтесь». Отошли они. Чувствую, что должны уже выйти к нашим передовым частям, я начал пробиваться тоже… Полз, полз. Чувствую, что могу потерять сознание. Чтобы ускорить движение, я во весь рост встал и побежал, хоть и хромаю, потому что палец на ноге был оторван и натекло полный валенок крови.

А когда я очутился ближе к своим, тут потерял сознание, но меня здесь подхватили, и командир полка Дьяченко забрал меня в свой танк (а он видел, как я прикрывал своих).

Был неузнаваем. Глухой, как пенек. Когда с обожженным лицом, израненного, оглохшего провозили по железной дороге мимо дома из медсанбата в госпиталь, — сестры не узнали. И друзья пишут родным, что я погиб.

11. Все лицо стеряно

Братца Александра Осиповича взяли в армию, как застигла война. Осталась семья: отец, мать и жена с девочкой. Ничего о них не слыхал, покамест сам пришел. Пришел. Мы эвакуированы были, возле Торопца. Заходит в дом — мы его не знаем: нисколько не похож. Все лицо стеряно. Нос был ровный, а стал — как у китайца…

Меня-то дома не было. Говорят: «Брат пришел!» Я зашла в комнату. Много народу сидят, и мужики… И тех-то не знаю, и его не узнаю… А он мне и братец и крестник. Поглядела, думаю: «Где же братец?» Потом я взирнула[6] на руки, а он сидел и руки вот так держал (положил на колени). У него пальцы толстые, руки пухлые, как у всех в нашей родне, — я по рукам и узнала. Вот, думаю, мой братец. И он заплакал, не стерпел — вскочил… Хотел, чтобы я узнала, а сам не стерпел… В начале сорок третьего года уехали сюда. Мы ничего не могли взять, только руки к сердцу — и все тут.

12. Взятие Охвата

Я тут раньше не жил, а Охват-то брал. Я знал, какие батальоны лыжников (немецких. — А. Г.) шли на Охват. А мы подошли… нас семь человек было из нашего дивизиона (разведка. — А. Г.). Смотрю — лыжники около деревни Бдыни… И вот, когда мы подошли, одну сигарету выкурили на семь человек, — правду сказать, волновались же! Покурим так вот в шинель, в воротник: один курнет раз, второй, третий курнет. И теперь, что же делать? Слышу, там пулемет заработал. Я говорю: «Ребятки, пулемет стреляет. Батальон лыжный подошел, с немцами уже работает. Теперь что мы будем делать?» И вот я приказываю открыть из ручного пулемета две коротких очереди по Охвату, а в Охвате тихо и спокойно, понимаете?

Когда открыли мы огонь, дали еще длинную очередь по Охвату. Потом начали в ответ большие очереди отсюда (из Охвата. — А. Г.) со всех сторон. Ага, немцы стрелять начали. А нам и надо, чтобы они себя обнаружили. Я тогда разведчикам своим говорю, чтоб засекали точки. Они засекли точки сразу. Теперь я двоих посылаю в свою часть к командиру дивизиона с докладом: точки засечены, открываем огонь по немцам, пора наступать! А дивизион со стодвадцатимиллиметровками, которые били на семь километров, расположился в лесу, довольно далеко.

Тут наш дивизион сразу же начал вести обстрел поселка Охват. А в поселке всего три дома живых! И вот мы как же пытались пробиться! Один батальон там наступал, другой здесь наступал, со стороны Двины. Но никак не взять! Мы атакуем, а они поливают и поливают огнем!

У них укрепленная точка была вот здесь: если вы ходили к озеру, там новый и старый домик стоят. Как раз там они и укрепились, их старший офицер засел. А у меня снайперы Антипов и Потапов, два отличных снайпера было, взяли его на мушку. Но тоже никак не могли взять эту точку. Понимаете, никак!

Бой идет, и вот мы подходим. Уже, кажется, все! Но их офицер все еще командует. Стреляли, стреляли, да не убили! А у него, оказывается, подушки были заложены в окне, много навалено подушек — и перо не пропускает пули — стреляй не стреляй! (А на улице страшенный мороз был!)

Наконец Антипов говорит: «Офицер-то убит!» Оказывается, он из снайперской винтовки его саданул и убил. Так у нас и решился вопрос: как ихний командир был убит, так охватский вопрос и решился. Ударили и — взяли!

13. Об освобождении Пено

Пено тоже мы брали.

Первому мне было приказано идти в разведку (как местному жителю. — А. Г.). У меня такой был Авдеев Толька, здоровый парнина, крепкий боец.

Подошли к дзоту, чтоб взять пеновский мост, было трудно. Там развилка была, два дерева стояло. И вот двое немцев ходили взад и вперед — в охране. Похаживают. А мы вот с ним подошли и встали за развилкой.

Немцы — взад и вперед, винтовкой — туда-сюда. И только они сравнялись с нами, Авдеев-то как схватит, одного об другого как стукнет! И капут им был! Вот какой здоровый парнюга был, ну, лихонько! Только резанул их, так сразу и убил!

Ну, а теперь задача — брать этот дзот. Наш комиссар Гуськов приказывает: взять дзот.

И вот дзот мы пытались десять раз брать. Но никак не взять! И пришлось нам делать обход. Сорок восьмая дивизия с той стороны шла, четыреста восьмой минометный полк отсюда шел, от Охвата. Ну, как взять? Решили форсировать Волгу и пойти на Тинницу. Пришли. Посидели мы в сарайках и баньках, а комиссар части Гуськов и говорит: «Ребята, хватит сидеть, давайте пробиваться вперед!» И начали мы наступать — вперед, к пищекомбинату в Пено. Там рядом сосняк. Только мы в этот сосняк —