Читать книгу "Поиск звука Творогов - Нина Сергеевна Дашевская"

Варя М. поднимает плечо, левое. И так стоит. А потом опускает — надо же, это совсем мой жест, я часто так делаю.

— У меня есть магнитофон. Кассетный, — говорю я.

Обыкновенно так говорю. Как будто я каждый день разговариваю с Варей М.

И добавляю:

— Хочешь, принесу. Если не забуду.

Повернула голову. Посмотрела. Кажется, первый раз посмотрела в мою сторону вообще. А, нет. Второй. Первый — это когда я ей под ноги с самоката упал.

* * *

Она сказала — придёт! Сама! Возьмёт у меня магнитофон.

Я так обрадовался, прямо как дурачок какой. Даже не пошёл никуда ходить, сразу домой. И проверил — точно работает этот магнитофон? Вставил туда кассету, какая попалась, а попалась почему-то виолончель. Кассета без подписи, и там виолончель соло. Кажется, Бах. Это папино, он такое любит. Я бы в другое время послушал даже, но сейчас мне не до виолончели и не до Баха, главное — магнитофон работает!

Я лёг на диван… встал. Не лежится. И впервые в жизни посмотрел на себя в зеркало с пристрастием — в чём мне быть?… Не в этих штанах, это ясно; джинсы надену. И рубашка клетчатая мне вроде идёт… или нет, лучше вот эта футболка, вроде как такой небрежный стиль, — нет, как будто это не я; может, это? Фу, нет. Чего у меня одежды нормальной нет никакой?!.

Четыре часа; обещала же без четверти. Ну, и где?… Нет, я прямо сам как девочка. И чего я вырядился, это же ужас — подумает ещё, что я специально для неё! Я выдернул другую футболку из ящика, из самого низа — зелёную, мятую. И маленькие дырочки даже. О! То, что нужно. Типа мне вообще всё равно, как я выгляжу. Это нормально. Хотя зелёный цвет мне идёт — любимая была футболка.

Звонит!

— Привет.

— Привет! — говорю я своим самым обычным голосом. — Чай будешь? Или кофе сварить?

— Я только магнитофон заберу, и всё. Да не надо ничего, Ваня, спасибо.

…В общем, она всё же зашла. И у неё оказались дырявые носки. Нет, ну как?!. Ей, значит, вообще неважно, в чём она?

Одежду я не рассмотрел, глаз не мог на неё поднять. Только на носки эти и смотрел, с зайчиками. Тоже мне, носки с зайчиками. С дыркой!

Варя. Ну, что ты за человек, как так можно? Тебе вообще всё равно, да? Что о тебе подумают, неважно? Что я о тебе подумаю?

А что я подумаю?

* * *

— И чего, работает магнитофон? Послушала свою кассету? — спрашиваю я.

Она кивает.

— А что за кассета, а?

Просто спрашиваю. Вообще ведь у меня есть повод для разговора, да? Магнитофон ей дал, в конце концов. Это же не слишком навязчиво — такие вопросы задавать? Чего она молчит?!.

— Там… Старая музыка, в общем.

— Ну да, на кассете же… Советских времён, да?

Она поднимает плечо:

— Шестнадцатый век.

Я внимательно на неё смотрю. Троллит меня? Нет. Тоже смотрит. У неё глаза в крапинку, чуть-чуть разного цвета. Левый светлее.

— Виола да гамба? Лютня? — спрашиваю я очень тихо.

Плечо опускается. Варя молчит. Молчит долго. И я молчу, но это уже по-другому; я отбил пас и теперь жду ответа от неё.

— Джон Дауленд, — говорит она. И внимательно так смотрит на меня.

Ух ты. Я знаю, кто это, совершенно случайно знаю. Дуракам везёт. Поэтому я выдерживаю её взгляд, не отвожу глаз.

— Flow my tears, — говорю я медленно. И даже пою: — Flow, my tears, fall from your springs…

И сам удивляюсь — как точно попал голосом на это fall, и даже удержался, как будто и правда умею петь.

— Ваня. Откуда ты знаешь?!. Этого не может быть, откуда? Ты? Знаешь? Ха. Дело сделано. Варя обратила на меня внимание, Варя М. Снизошла.

— Просто у меня родители — оперные певцы, — говорю я.

— Чего? Ваня, ты сейчас серьёзно?!.

— Нет, конечно.

— Пошутил, что ли?

— Нет. Не пошутил. Просто «родители — оперные певцы» — это совсем не так серьёзно, как кажется.

И нет, я ничего не объясняю про кресло и кушетку. Просто киваю и ухожу. Отправляюсь дальше играть свою роль придурка. И иногда ловить на себе один такой изучающий взгляд. И делать вид, что мне это неважно. Неважно, неважно!

Джон Дауленд: какое счастье, что папа поёт эту музыку иногда, когда посуду моет. Именно это на днях пел, про слёзы. Я ещё не понял — почему «spring», это же «весна»; и он объяснил, что «springs» — это родники, источники. Слёзы ручьём. Вода текла в раковину, а папа мне рассказывал. Удивительный вообще человек. Не папа, а Джон этот Дауленд. Как знал! Чёртовых триста лет назад… или сколько там?

Погуглил. Родился в 1563 году. Полтысячи лет назад. С ума сойти.

…Интересно, когда он такое писал — это настоящие были слёзы? Прямо из глаз потоками? Или это всё так, выдуманное страдание, для красоты? И ещё потом радовался — о, какие отличные вышли слёзы. Люди будут петь, останется в веках. Творогов вон будет исполнять… для какой-нибудь Вари М.

* * *

Я люблю геометрию. Прямоугольные треугольники — они как… как нос у Вари М. Вот такой нос, треугольный, хоть теорему Пифагора изучай. У неё вообще смешное лицо. И оно так… так высоко находится от земли, это просто кошмар. Смотрю, как идиот, снизу вверх. Чего она такая длинная? Я ведь не очень маленький, нормального роста.

«Сумма двух катетов равна…» Вершины треугольника назовём В и, например, А, и… Р?

— Молодец, Творогов, — говорит Антоныч, проходя мимо. — Наконец-то стал нормальные чертежи делать, внимательные. А то как курица лапой, ничего не разберёшь.