Читать книгу "Современная любовь - Констанс Де Жонг"

было частью её выступления. Она показывала последний номер под патефонную версию песни Билли Холидей Pennies from Heaven. Она точно знала, что нужно делать. Не играть на публику. Она просто пела «под фанеру». Когда зрители хлопали что есть мочи, она пробегала вокруг сцены, осыпая всех жестяными монетками вперемешку с конфетти и блестками. Они хлопали еще сильнее. Публика ее обожала. К концу лета Рита набрала достаточно материала и полностью сменила программу, посвятив ее узнаваемым образам Америки. Она изображала хиппи, ковбоя, туриста, старлетку, домохозяйку, гангстера. Быстрые небольшие зарисовки. Иногда – просто позы. А также – пародии на знаменитостей: Чарли Чаплина, Мэрилин Монро и прочих. Ей нужна была любовь этих французов, и она отлично знала, что делать. Все были без ума от Риты, от ее Америки. Хозяин французской кофейни на Рю де ла Гайете предложил ей постоянное место за хорошую плату. По средам и выходным. Она колебалась. Он предложил в придачу жилье над кофейней. Третий этаж, дальняя комната. Она согласилась. Зрители, которые ходили за ней по пятам по всему городу, теперь толпились у «Ле кафе». Это всё сильно осложняло. Рите нужно было постоянно придумывать новые номера. Когда они с месье Лепренсом, хозяином кофейни, сократили программу до одного выступления в неделю, стало полегче. Рита стала нарушать правила. Она произносила реплики или выкрикивала слова. Уважающий себя мим никогда не сделал бы такого! Она переодевалась прямо на сцене. Она будто бы облачалась в новую личность и окутывала себя атмосферой следующего номера. Это было мило. Она всё еще с трудом находила контакт с подобострастной публикой. Зрителям вечно было мало. Она не танцевала стриптиз. Она была настоящим художником. С месье Лепренсом у нее состоялась еще одна деловая встреча. Два представления в месяц – возможно, этого вполне достаточно. Четыре года они наслаждались успехом, и денег хватало. Рита немного устала. Она решила, что человек, стоящий в дверях, ошибся. Он выделялся из общей массы. Она отвернулась. Он подошел к столику. «Прошу прощения, я ищу брата, месье Лепренса». – «Он ненадолго вышел. Присаживайтесь». Жак сказал, что никогда не видел ее представлений, хотя, конечно, его брат и многие другие постоянно говорят о ее артистическом даровании. Они разговорились. Рита пригласила его на ближайшее выступление. Он пришел. Потом она предложила подняться к ней. Он согласился, но пробыл у нее всего несколько минут. Ему там сильно не понравилось. Повсюду нижнее белье. Всего один газовый рожок, рисунки и дурацкие постеры на стенах. Он сказал, что им нужно увидеться в другом месте. Когда? В субботу. Где? Бульвар Распай, 49. Во сколько? В 9:00. Она подумала, он странный. Она не понимала почему. Возможно, всё дело в портфеле, который он всегда таскает с собой. Или в его странных манерах. Наверное, ему не меньше тридцати пяти. Рита была слишком занята, чтобы думать о нем.

Ему было сорок лет.

Жак. Краткая история.

Во-первых, у него была удивительная память. Этому его дару способствовали заметки. Сотни, тысячи коротких записей и цитат на клочках бумаги, вырезки из газет, копии писем – все было рассортировано и хранилось в отдельных конвертах. Заметки классифицировались по теме или по названию, и нужную можно было легко найти, он дополнял их, постоянно использовал, перемещал, делал новые. Пятнадцать лет ушло на то, чтобы собрать по-настоящему достоверную информацию, но это того стоило. Память была его путеводителем в мире конвертов, книг с его пометками, тетрадей, где он делал неразборчивые записи. Это была тщательно разработанная система хранения многовековых традиций поэзии, журналистики, личной переписки, прозы, драматургии, философии, истории. Он писал обо всех человеческих наслаждениях страхах надеждах тревогах фантазиях. Пожалуй, это была одна из поистине всеобъемлющих хроник на Западе.

По субботам Жак давал приемы. Он доверял личному общению, и молва о его салоне разлеталась благодаря друзьям и друзьям друзей. Весь Париж бывал у него. Гостеприимство отражало одну из граней его характера. Кроме того, в характере Жака была консервативная жилка. Это никого не волновало. Гости считали его чудаком, может, немного эксцентриком, в худшем случае – оригиналом. Каждый, кто заходил к нему домой, слышал небольшую речь – его приветствие для новоприбывших: «Признаю, что в салонных делах я остаюсь приверженцем классики. Позволить себе флирт, увлечься женщиной, которая пришлась по нраву, улучить минутку с ней наедине, поговорить, понизив голос, в укромном уголке, рассказать ей свежие сплетни и поймать на себе одобрительный взгляд, просияв от радости… если салон этого не позволяет – для меня это не салон. О, пусть французские салоны не теряют всех этих знаков внимания и ухаживаний! Пусть салоны не утратят живого желания радовать и приносить удовольствие, ведь они – настоящее, неувядающее, очаровательное украшение Франции!»

Рита отвела его в сторону. «Послушайте, Жак, – сказала она, – вы не можете жить прошлым. Мы не в девятнадцатом веке. Одно дело – писать, думать и даже беспокоиться о прошлом. Совсем другое – жить им. Вы же не хотите утратить реальность и увязнуть в одиноких беседах с самим собой». Годы житейского опыта внезапно потеряли всякое значение. Разве мог он возразить и что-то противопоставить? Ее сияющим черным глазам. Ее синим ногтям. Ее зеленым губам.

Ей было двадцать пять.

Еще один короткий эпизод. Рита и Жак. Рита и Жак. Рита и Жак. Рита и Жак.

Когда мы встретились, всё это уже стало историей. Историей? Это не предмет для шуток! Я хочу поделиться с тобой мыслями впечатлениями идеями об истории. Об искусстве. Обо всём. Но она слушала вполуха, откинувшись на подушки. «Мне не интересны люди, в которых, кроме эстетизма, ничего и нет», – вздохнула Фифи. Мы только что закончили обедать; день постепенно переходил в вечер; я была всё еще полна впечатлениями от Востока. Я ехала в поезде. Я стояла на плоскогорье в пустыне Невада. Я хотела увлечь ее своим порывом чувств. «Годы житейского опыта потеряли всякое значение», – объяснила я.

Книга вторая

Часть четвертая (продолжение)

Я стала объяснять.

Вот как я всё запомнила.

Я вижу комнату, в которой полно людей. Они сидят и что-то обсуждают, листают мои книги, звонят по телефону. Я поворачиваюсь к ним спиной. Они об этом не знают. Фифи спит в углу, а Родриго ушел, чтобы купить что-нибудь на ужин. Он ушел давно. На смену погасшей синеве дня пришел лиловый вечер. Я слоняюсь у окон. Красный огонек, зеленый огонек, блестящие точки переливаются в наступающих сумерках. Среди мерцающих огней я вижу мужчину восточной наружности, уже немолодого, с черными усами. Он сидит по-турецки на коврике за низким столиком. От его чашки с кофе поднимается пар. Подрагивает пламя разноцветных свечей. Он сидит в мерцающих огнях. Его имя – месье Лепренс. Я прекрасно помню эту встречу.

Я только что вернулась из Парижа, и