Читать книгу "Бурят - Квинтус Номен"

дует легкий сквознячок. Встал, осторожно подошел, воля перед собой руками, к месту, откуда дуло, и уперся руками в снег. Почти такой же, каким он был до… до сна? Не совсем такой же: тогда был плотный, но мягкий, а этот — какой-то колючий. Но главным было не это: вверху снежной стены он заметил сереющее отверстие. Совсем небольшое — но когда он сунул в него руку, то понял: его и расширить несложно. Несколько движений рукой — и дыра в снежной стене стала уже настолько большой, что через нее можно было рассмотреть… по крайней мере можно было увидеть, что там, за стеной снега, густые сумерки. А если внимательно (и очень терпеливо) в эти сумерки вглядываться, то можно понять, что там уже светает.

Примерно через час (очень примерно, время определить было трудно, так как непонятно было, какое там, за снежной стеной, время года) рассвело настолько, что поручик смог увидеть, что снежная стена теперь была вряд ли больше пары саженей толщиной. А еще спустя час, когда противоположная сторона ущелья осветилась солнцем, он выяснил еще две вещи. Первая оказалась очень неприятной: снятые (очевидно, старым Лодондагбой) его сапоги при попытке их надеть просто развалились: кожа пересохла и стала хрупкой. Вторая тоже радости не доставила: сукно мундира держалось неплохо, а вот нитки, которыми мундир был пошит, лопались при малейшем натяжении. Но старик сказал, что нужно много пить и, по возможности, есть — а в пещерке не было ни воды (от растаявшего снега она вся стекала куда-то наружу), ни еды. Все, что там нашлось — это совершенно высохшее тело старика, аккуратно сложенная стопка его одежды, гуталы. Последние Николая Павловича особенно порадовали: босиком по дикой природе особенно не побегаешь. А размер — так зимние гуталы делались с расчетом, чтобы ногу, перед тем, как ее в сапог вставить, можно было обернуть овечьей шкурой.

Без шкуры стариковы сапоги оказались ему «почти впору» — то есть с портянкой вполне можно надеть. А портянки — мундир-то по швам весь разошелся, всяко его не носить…

Стало понятно, почему старик предупреждал его о питье: пить хотелось страшно, а снег жажду почему-то не утолял — так что, выбравшись наружу, горный офицер чуть ли не бегом бросился к протекающему на дне ущелья ручью. А затем снова и снова к нему спускался. Правда, во второй раз он спустился чтобы просто вымыться: от тела стало изрядно пованивать. Но потом вонь уже не досаждала: то ли прошла, то ли он к ней принюхался… Но скорее именно что прошла: то, что из организма вытекало, было противного зеленоватого цвета и воняло просто ужасно. Но вот есть вообще почему-то не хотелось.

Через некоторое время он вдруг вспомнил про еще одно предупреждение старика, но… он просто решил, что зрение его подводит. А еще Николай Павлович вдруг понял, почему старик именно подарил ему свою одежду перед тем, какпогрузить его в этот странный сон: хоронить-то бурята нужно было в лучшей его одежде, а вот одежду чужую на похороны использовать категорически нельзя. А, хотя Лодондагба и говорил, что на тело его внимания обращать не надо, оставить его без погребения Николай Павлович не смог. Вытащил почти невесомое тело, одетое в самый простой (и ветхий до дыр) тэрлиг, укутал, как мог, остатками своей шинели: ее-то он подарить старику мог — а раз мог, то и подарил, просто сам еще этого не сознавая… Выбрал место подходящее… Наверное, в ущелье лавины нередко сходили: дров вокруг было очень много. А вот как их зажечь… Впрочем, старый бурят и об этом позаботился: среди его (уже подаренных поручику) вещей зачем-то была и большая стеклянная линза в латунной оправке, на которой была вырезана надпись Carl Zeiß. Хорошая оказалась линза, мелкую стружку она подожгла буквально за несколько секунд.

Ритуал Николай Павлович знал хорошо, а то, что на похоронах не должно быть чужих… если они пролежали рядом столько лет, то точно уж стали практически братьями. Через три часа (теперь время по солнцу стало определять совсем просто) он вернулся к костру, убедился, что огонь свое дело сделал… И задумался о том, что ему делать дальше.

За последние три года горный инженер Забайкалье исходил… не то, чтобы вдоль и поперек, но изрядно исходил. И прекрасно понимал, что отсюда до, скажем, Троицкосавска, на лошади (хорошей лошади) ехать минимум неделю. А пешком… Пешком можно было, пожалуй, дня за три-четыре дойти до улуса, в котором Лодондагба последний раз менял лошадей. Но отдадут ли ему этих лошадей без старика? Да и живы ли эти лошади? И живы ли хоть кто-нибудь из тех, кто Лодондагбу вообще помнил⁈ Ведь костяная штучка (которая, как и было предсказано, сгорела, пока Николай Павлович старому буряту собирал дрова на костер) показывала дату очень странную: двадцать второе мая тысяча девятьсот девятнадцатого года…

Немного поразмыслив, Николай Павлович решил последовать последнему совету старика, который тот написан на куске кожи и положил себе на грудь. «Внимательно изучи инструкцию, что не поймешь, того тебе и не надо. А затем инструкцию сожги». Инструкция — свиток, в который была обернута банка с порохом ­– оказалась неожиданно большой: бумага просто оказалась очень тонкой. И написана она была на русском языке (на французском оказалась лишь руководство по запихиванию картушей в саму винтовку), но с кучей ошибок — что, впрочем, пониманию написанного совсем не мешало.

Очень интересная оказалась винтовка. Прежде всего тем, что чуть ли не топором рубленное ложе искусно прикрывало ложе настоящее, и очень непростой механизм. Заряжалось в нее сразу шесть картушей, причем после выстрела следующий сам в ствол подавался — а пустой картуш пропихивался в трубку, закрепленную справа от ствола, что было понятно: картуш, поди, дорогущий получался, а было их всего семнадцать штук. Картуши были такие же, как в револьвере Дрейзе, только размером побольше и с порохом внутри. И их — в отличие от патронов Дрейзе — и переснарядить было, оказывается, просто — вот только пули были сами не простые: поначалу Николаю Павловичу показалось, что серебряные. Правда в инструкции было написано, что свинцовые, просто в оболочке мельхиоровой — а еще написано, что стрелять пулями просто свинцовыми нельзя. Потому что винтовка пулю эту посылает аж на три версты, но без такой оболочки пуля просто по стволу размажется. Непростая оказалась винтовка, но стрелять из «карамультука» выходило очень удобно — старик был прав в том, что разобраться с этим офицеру