Читать книгу "Вампиры, их сердца и другие мертвые вещи - Марджи Фьюстон"

вообще узнает его, и жду какой-то реакции по этому поводу.

– Твоя сестра тяжело это воспринимает. Будь с ней помягче, – просит мама.

От ее слов у меня в горле встает ком, и я делаю глубокий вдох, чтобы избавиться от него. Это и мой папа тоже.

Еще раз бросив взгляд на рисунок, мама возвращается к нарезке.

– Ты снова взялась за рисование?

В груди все сжимается. Мама не узнала картинку, и это меня ранит, но я не ожидала, что она заметит: я больше не рисую. Не хочу объяснять, почему не могу больше заниматься творчеством: мама слишком практична, чтобы понять.

– Так что? – Мама не принимает молчание как ответ.

– Нет. – Я смотрю на яркие лепестки и надеюсь, что мама не спросит, почему.

– Тебе стоит вновь начать рисовать, если ты хочешь пойти в художественную школу.

Я не могу не скривиться. Меня бесит это ее «если ты хочешь пойти», как будто еще ничего не решено, хотя меня туда уже приняли. Но в остальном мама сказала правильно. Она просто не понимает, что я не могу заставить себя рисовать.

Мне нужно сменить тему.

– Что теперь будем делать? – спрашиваю я.

Мама не поднимает глаз.

– Ты о чем?

– О папе. В подборках Джессики были и другие варианты лечения. Может, попробуем новую диету? – Мы уже использовали в лечении самую эффективную диету, но это не значит, что другие тоже не стоит пробовать.

Нож звенит о кварцевую столешницу, и мама вздыхает.

– Виктория, – мама умолкает, как будто подыскивает слова, – все кончено. Мы знали, каковы шансы. Только двадцать процентов живут дольше года.

Каждое короткое предложение – это кол, вколоченный в грудь.

Почему для мамы все ограничивается шансами и статистикой? Почему она просто не может надеяться на лучшее, не анализируя, имеет это смысл или нет?

– Ты не знаешь наверняка. Мы не можем сдаться.

Мама – скептик. Папа – верующий. Я – нечто среднее между ними, но в последнее время снова начала молиться. Это помогает мне высказать все, что я скрываю от остальных. Хотя это занятие все больше кажется мне бессмысленным – я не получила результат, о котором молилась.

– Твой отец готов. Он больше не хочет сражаться.

Я смотрю на груду измельченного мамой лука, и мне кажется, что ее голос немного срывается. Я поднимаю глаза, пытаясь уловить момент уязвимости, но мама снова взяла свой нож и вернулась к работе.

– Ты не знаешь наверняка.

– Знаю.

– Откуда?

– Он сам сказал мне, Виктория.

Мама подчеркивает интонацией мое имя – обычно это сигнал, что наш разговор окончен и она больше не хочет иметь со мной дело.

– Он не мог так сказать. – Папа не сдается. И я тоже.

– Виктория, – повторяет мама, но ее голос снова срывается, и секунду мы смотрим друг на друга. Я наклоняюсь к ней, молясь, чтобы мама сказала: у нее тоже есть надежда, или, по крайней мере, показала, что мы обе таим в себе одну и ту же непостижимую боль.

Но мама отворачивается, и лезвие ножа вновь стучит по разделочной доске.

Высокие каблуки Джессики цокают позади меня.

– Папа хочет поспать. – Ее щеки краснее, чем обычно, но у Джессики оливковый цвет лица и черные волосы, как у папы, и она всегда выглядит сногсшибательно, даже когда плачет… Возможно, поэтому она не стесняется так часто это делать. У меня мамины медно-русые волосы и розовая кожа. Если я плачу, то выгляжу так, словно кто-то ошпарил мое лицо кипятком.

– Мы собирались вместе посмотреть фильм.

– Дай ему поспать, – отвечает сестра, бросив на меня взгляд, а затем поворачивается к маме. – Пора начинать планировать.

В моем животе что-то ухает вниз. Пропасть, которая раньше была между нами, в одно мгновение распахнулась вновь. Сестра слишком напугана, чтобы надеяться, – так же, как была слишком напугана, чтобы верить в вампиров. Она не говорит о новой диете. Ее заметно дрожащие губы подсказывают мне, что Джессика думает о папиной могиле, а я не могу этого допустить. Если мы все будем думать, что папа умирает, тогда все кончено. Нам нужно спланировать, как вернуть его к жизни, и мне необходимо показать родным, как это сделать.

День рождения папы через полторы недели, и каждый год мы приглашаем всю нашу многочисленную родню вместе с друзьями на барбекю и бесконечные раунды шарад. Папа с нетерпением ждет этого праздника.

Я быстро хлопаю в ладоши, принимая на себя инициативу, как всегда делаю на особых мероприятиях.

– Послушайте, я знаю, что папа все еще на диете, и, возможно, нам нужно сделать его диету более строгой, учитывая сегодняшние печальные новости… но, думаю, можно сделать послабление в его день рождения. Давайте купим тот немецкий шоколадный торт из пекарни в центре города, который буквально залит глазурью?..

На секунду привычное планирование вечеринки заставляет меня забыть обо всем остальном. Я выберу торт, как и каждый год. Папа скажет, что это лучший торт, который он когда-либо пробовал, как он говорит каждый год.

Но лица мамы и сестры, напряженные и печальные, разрушают мою иллюзию. Мама и Джессика обмениваются одним из тех снисходительных взглядов, которые я ненавижу, – тем взглядом, который заставляет меня чувствовать себя нелепо.

– Виктория, – шепчет мама, и ее голос звучит нежнее, чем когда-либо.

Джессика протягивает руку и кладет свою влажную ладонь поверх моей.

– Папе сейчас не до праздника.

Я отстраняюсь. Я знаю, но не хочу это признавать. Не могу.

– Тогда о планировании чего ты говорила?!

Смутно я осознаю, как жестоко заставлять сестру произносить это вслух, как глупо продолжать притворяться, будто я ничего не понимаю, но я не хочу останавливаться. Не хочу терять последнюю иллюзию того, что все будет хорошо.

– Нам нужно спланировать папины похороны. – Джессика произносит слова медленно и отчетливо, как будто мне требуется дополнительное время, чтобы они дошли до сознания.

Я приказываю себе отпустить ситуацию. Вместо этого вскакиваю так быстро, что падает табурет и с такой силой ударяется о деревянный пол, что, вероятно, там останутся царапины.

– Ты ведь в курсе, что он все еще дышит, да?

Джессика таращится на меня.

– Виктория. – В мамином голосе звучит предупреждение, кратковременная мягкость исчезла.

Мне хотелось, чтобы Джессика пришла сюда и строила новые планы, но не такие.

Лицо Джессики смягчается от сочувствия, как будто сестра понимает то, чего не понимаю я, и я ненавижу этот взгляд больше, чем любой другой.

– Разве у тебя нет экзаменов или чего-то еще? Зачем ты приехала?

Джессика почти не навещала нас с тех пор, как съехала два года