Читать книгу "Зеркало времени - Майкл Кокс"

Что я могла ответить на такой призыв? Ведь мадам говорила чистую правду. Она изо дня в день доказывала мне свою любовь и заботу о моем благополучии. Разумеется, мне и сейчас надлежит всецело довериться ей, пускай слепо. Поступить иначе — значит забыть все, что она сделала для меня, все, что она для меня значит. У меня нет матери, нет отца, нет брата или сестры. У меня нет никого, кроме мадам, чей ласковый голос в детстве пел мне колыбельные и нежно успокаивал меня, когда я среди ночи просыпалась от кошмаров, постоянно меня одолевавших. Нет, мадам не обманет меня и не причинит мне вреда умышленно. Если она настойчиво утверждает, что предстоящее мне дело связано с ближайшими моими интересами, есть ли у меня основания для сомнений?

В глубине души я знала, что чувство долга перед мадам не позволит мне отказаться от переезда в Англию, в решительной необходимости которого она меня убеждала. В конечном счете я согласилась, но с величайшей неохотой — я понимала, что опекунша просто не оставила мне другого выбора, воспользовавшись моей любовью к ней, чтобы преодолеть все мои естественные и здравые возражения.

— Милое дитя, — промолвила мадам с облегченной улыбкой на эльфийском личике, когда я немного успокоилась. — Мы прекрасно понимаем, что просим тебя о многом, а ты еще так юна. Но мы знаем также, что тебе вполне по силам…

— «Мы»? — перебила я.

Она впервые замешкалась с ответом и слегка смутилась, словно случайно сболтнув что-то лишнее.

— Ну, мы с мистером Торнхау, разумеется, — после секундной заминки пояснила она. — Кто же еще?

Я спросила, при чем здесь мой учитель.

— Голубушка, — мадам улыбнулась и ласково погладила меня по плечу, — ты же знаешь, как я привыкла полагаться на советы мистера Торнхау за неимением мужа, способного помочь здравой подсказкой. А сейчас я нуждаюсь в его советах больше, чем когда-либо.

Я понимала, почему мадам привлекла моего учителя к тому, что она продолжала называть Великим Предприятием, — он был человеком во всех отношениях незаурядным, и я тоже всецело ему доверяла. Но почему она не упомянула о нем с самого начала?

— Я посвятила мистера Торнхау в обстоятельства дела, — призналась мадам. — Чтобы помочь мне, он должен все знать. Я не стала бы скрывать это от тебя, когда бы он сам не настоял на этом. Мистер Торнхау, к его чести, ясно сознает щекотливость ситуации. Он посчитал, что тебе будет обидно, если я скажу, что твой учитель знает нечто такое, о чем тебе пока еще знать не следует. И он прав, конечно же. Ты простишь меня?

Несколько минут мы молча сидели в обнимку, тихонько покачиваясь взад-вперед, а потом мадам сказала, что мы продолжим разговор утром.

С того дня она начала подготавливать меня к предстоящему делу. Ее собственная горничная ежедневно обучала меня разнообразным профессиональным навыкам, а по вечерам я усердно штудировала выданную мне книгу миссис Изабеллы Битон — превосходный справочник по ведению домашнего хозяйства, где описывались, в частности, многочисленные обременительные обязанности горничной.

Снедаемая любопытством, я неоднократно подступала к мадам с вопросом, с какой же все-таки целью затевается Великое Предприятие и почему мне необходимо покинуть Францию.

— Это твоя судьба, милое дитя, — отвечала она с самым серьезным и категоричным видом, моментально отбивавшим у меня охоту к дальнейшим расспросам. — И твой долг.

Иного ответа я ни разу не получила и в конце концов, не находя возможным спорить с судьбой, смирилась с неизбежным.

Примерно через неделю, туманным августовским утром, мадам зашла в гостиную, где я сидела с книгой. Я сразу поняла, что она хочет сообщить мне нечто чрезвычайно важное.

— Ты готова приступить к Великому Предприятию, дитя мое? — спросила она, вся раскрасневшаяся от волнения.

Она протянула мне обе руки, и несколько мгновений мы стояли лицом к лицу, тесно переплетя пальцы.

— Готова, — ответила я, хотя внутренне похолодела от вновь нахлынувших опасений и в глубине души по-прежнему таила обиду на опекуншу, принудившую меня к безмолвной покорности своей воле.

— Не бойся, ты не останешься одна. — Мадам ласково погладила меня по волосам. — Если я понадоблюсь тебе — я всегда здесь, и мистер Торнхау тоже. А в Англии рядом с тобой постоянно будет находиться друг.

— Друг?

— Да, добрый и надежный друг. Он станет оберегать тебя от неприятностей и присматривать за тобой вместо меня. Но кто он такой, ты не узнаешь, если только — не приведи Господь! — обстоятельства не вынудят его открыться тебе.

Итак, мне совсем уже скоро предстояло покинуть дом на авеню д’Уриш. В последние несколько дней мадам снова и снова настойчиво повторяла, что мне совершенно необходимо заслужить полное доверие леди Тансор, если я получу место, и предупреждала, что сделать это легко и быстро не удастся. Потом она сообщила, что у леди Тансор в жизни была лишь одна близкая подруга, но дружба эта, насколько ей известно, прекратилась много лет назад.

— Ты должна стать для нее не просто служанкой, — продолжала мадам. — Ты должна заменить ей давно потерянную подругу. От этого зависит успех нашего Великого Предприятия.

Я в последний раз решилась спросить, с какой целью оно затевается, хотя уже заранее знала ответ. Пока что (ох и раздражало же меня это неизменное «пока что»!) я должна слепо довериться ей — однако опекунша пообещала прислать мне три Разъяснительных Письма, в последнем из которых она наконец откроет мне цель Великого Предприятия и укажет, каким образом ее достичь.

С того момента я начала чувствовать, что моя жизнь не принадлежит мне и никогда по-настоящему не принадлежала. Прежде же я, напротив, всегда считала, что у меня были в высшей степени благополучные детство и отрочество, каким можно только позавидовать: я жила в безопасном, надежно защищенном от всяких невзгод мире, часто предоставленная сама себе, но нисколько не угнетенная одиночеством, постоянно погруженная в свои яркие фантазии и находящая в них подлинное наслаждение — за исключением тех случаев, когда приходили кошмары и я кричала от ужаса среди ночи. Но даже самые дикие кошмары казались не такими уж и страшными наутро, когда по пробуждении я видела милое лицо мадам, которая, если ночь выдавалась особо беспокойной, неизменно спала в кресле подле моей кровати, утешительно положив ладонь мне на руку.

Свою мать я совсем не помнила. Об отце же, мнилось мне, у меня сохранилось смутное воспоминание — слабый отголосок ощущения, бледная тень впечатления, какие по прошествии многих лет остаются от места, где вы побывали в раннем детстве. Странно, но это воспоминание никогда не мучило меня — оно было слишком несущественным и приходило слишком редко. Только в дни рождения я иногда печалилась о своем сиротстве, но потом всякий раз бранила себя за неблагодарность по отношению к мадам и стыдилась своего эгоизма. В читанных мною книгах сироты чаще всего изображались несчастными страдальцами, терпящими жестокое обращение со стороны злых опекунов или мачех. Со мной все было иначе. Мадам всегда выказывала мне доброту и заботу, и дом на авеню д’Уриш, чьи высокие стены отгораживали меня от внешнего мира, был большим и уютным. Я ни в чем не нуждалась, не испытывала ни малейшего недостатка ни в телесных удобствах, ни в духовной пище; меня любили, я знала, что меня любят, и платила взаимной любовью. Так имелись ли у меня поводы для грусти и уныния?