Читать книгу "Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский"

отчего теперь это поле все называли солдатским. Они проехали все белые мазанки, в которых селились солдаты, и ехали все дальше на запад.

Тут пошли совсем крутые холмы и овраги им под стать, в такой заедешь — так не выедешь потом. Еще тяжелее стало Волкову. Уже второй час такой езды пошел, он был чернее тучи. Он был уже готов остановиться, до границ его владений оставалось всего ничего, как вдруг собаки престали лаять. Волков остановил коня и дух перевел, обрадовался, что, наконец, нагнали волков, а Бертье и говорит расстроенно:

— Неужто потеряли.

— След? — спрашивает кавалер.

— След, след, — говорит Бертье и кричит: — Клаус, Фольф, что там?

— Потеряли, — вместе отвечают ему псари.

Собаки кидаются все из стороны в сторону, нюхают, нюхают, убежали в кусты, вернулись тут же, одна из собак так просто взяла и легла. Мол, все, надоело. Нет следа. И остальные стали присаживаться. Сидят, языки высунули, дышат. Сразу тихо стало без их лая. А Волков молчал и думал, кого бы ему убить. Почти два часа пытки закончились вот так вот! Чертовы собаки, лучше бы вообще не брали следа.

А Максимилиан тем временем заехал на самый близкий холм и, оглядевшись с него, крикнул:

— Кавалер, тут тропинка на север ведет.

Волкову страшно не хотелось ему отвечать, ему хотелось раздавить чье-нибудь горло, но не отвечать было бы невежливо:

— Эта тропинка ведет к дому монаха, здешнего отшельника, святого человека.

— Кавалер, а можно мне к нему съездить? — кричал Максимилиан с горы. — Все равно пока никуда не едем.

— Верно, — вдруг поддержал юношу Гаэтан Бертье. — Если он тут живет, может, знает, где у этих зверей тут лежбища. Давайте съездим, кавалер.

Волков ему не ответил, развернул коня на север, дал шпоры и поехал к дому монаха. Бертье тоже повернул коня. Псари и собаки пошли за ними. Это был никак не дом, так, лачуга из орешника, обмазанного глиной. Окон нет, только глиняная труба дымохода.

— Теплая еще, — сказал один из псарей, потрогав трубу, что выходила из стены.

— На солнце нагрелась, — ответил ему другой.

Максимилиан спрыгнул с лошади подошел к двери.

— Замок. Нет его дома.

Волков и так это понял, он сразу приметил крепкий, но ржавый замок на дверях. Нужно было уезжать, нога продолжала болеть.

Собаки, почуяв отдых, развалились на земле. А Максимилиан пошел вокруг дома. Волков ждал и уже думал, что выскажет юноше что-нибудь с раздражением, но тот вышел с другой стороны дома и сказал:

— А за домом еще одна тропа, в кусты ведет.

Бертье сразу поехал за дом монаха, псари пошли за ним, а Волкову страшно не хотелось туда ехать, он хотел слезть с лошади и посидеть хоть на камне, только чтобы выпрямить ногу.

Но не пришлось, уже вскоре прибежал один из псарей и сказал ему:

— Господин, ротмистр просит вас туда.

— Что там еще? — хмуро смотрел на него кавалер.

— Там кладбище, господин.

В двадцати шагах от лачуги монаха, за густыми и колючими кустами шиповника и вправду было кладбище. Маленькое, с самодельной и низкой оградой из камней. С деревянными крестами и простыми камнями на могилах.

— Двенадцать душ тут упокоено, — сказал Бертье.

Волков, наконец, слез с коня. Его чуть не перекосило от боли, пришлось даже замереть и постоять, пока боль не утихла. Потом он все-таки пошел, тяжело припадая на левую ногу, зашел на кладбище. Кресты из палок, могильные камни — просто камни с нацарапанными на них крестами. В углу у ограды старая деревянная лопата. На могилах никаких надписей, все могилы, коме одной, старые. Лишь на одной, той, что ближе всех к выходу, холмик не сравнялся с землей. Волков подошел к лопате, взял ее, сел на ограду из камней, вытянул ногу и стал рассматривать лопату.

— Интересно, кого он тут хоронил? — спросил Бертье.

— Бедолаг каких-то, — ответил ему один из псарей.

Ничего в лопате необычного не было, простая деревянная мужицкая лопата, старая только.

— Бродяг, что волки задрали, — отвечал ему второй псарь.

Волков поднял лопату, указал ее на самую свежую могилу и сказал:

— Мелковата могила для бродяги.

— Иди ты! — восхитился один из псарей и тут же осекся, уж больно грубо отреагировал на слова кавалера. — То есть, и вправду могила-то махонькая.

— Да, — сказал Бертье, — так и есть, ребенка там похоронил.

Максимилиан ничего не сказал, он пошарил по ближайшим кустам, но ничего не нашел там, боль в ноге у кавалера улеглась, но не до конца, ехать было можно, он поставил лопату на место и сел на коня. Они поехали в Эшбахт. Ну, не ждать же монаха тут до ночи.

Глава 4

Приехал домой, еле слез с лошади, еле дошел до лавки и сел за стол.

Не успела еще служанка Мария ему на стол хлеб поставить, как прибежал мальчишка со двора, брат Марии, и сказал, что его посыльный спрашивает.

— Проси, — сказал Волков, думая, кого еще принесло.

Он сидел, щипал хлеб, как вошел молодец в хорошем платье цвета графа.

— От графа письмо господину Эшбахту. И письмо госпоже девице Фолькоф.

Волков жестом позвал его к себе, мол, я Эшбахт, давай сюда письмо. Тот сразу письмо ему вручил. А тут и Брунхильда говорит:

— Я та госпожа, что ты ищешь, я девица Фолькоф. Давай письмо. От кого мне оно?

— От его сиятельства графа фон Малена, госпожа, — сказал официальным тоном гонец.

— Будешь ли ждать ответ? — спросил Волков, а сам с удивлением поглядывал на Брунхильду, как та раскрасневшись и волнуясь, ломает сургуч на бумаге.

— Ждать бумагу не велено, велено дождаться от вас слов.

Волков все еще поглядывая на красавицу, стал читать письмо от графа. Граф писал:

Друг сердца моего, милый Эшбахт, к четвергу, как я вам и говорил ранее, у меня в поместье Млендорф, как и во многие годы прошлые, будет рыцарский турнир, а после ужины и балы, так два дня. На тех турнирах будут все господа графства нашего, и вас там быть прошу. И прошу вас быть там конно, людно, оружно. Со всем вашим копьем, со всеми вашими рыцарями, со всеми вашими послуживцами, с кашеварами, посошной ратью и с вашим обозом. При всем доспехе и при всем железе, при барабанах и трубах. Так как к турниру прибудет сам первый маршал Его Высочества фон Дерилинг со своими гауптманами, чтобы произвести смотр ленного рыцарства нашего графства. Жду вас во всей красе вашей.

«Еще и обжиться не дали, а уже