Читать книгу "Допплер - Эрленд Лу"

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спросил я.

— Мы посмотрели сказание о добре и зле, — ответила моя дочь. — Неужели ты совсем ничего не чувствуешь?

— Нет, ну что ты. Зрелище впечатляет, как я уже сказал. И я понял, что кольцо несет опасность, и многие охотятся за ним, и фильм добротно сделан, этот, как его, прозрачный, который жрет рыбу..

— Голлум, — сказала она.

— Вот, Голлум, — ответил я. — Он сделан просто мастерски. Не знаю, как им это удалось, но здорово. Сцена боя величественна, ну и вообще.

— Папа, ты знаешь, в чем твоя проблема? — спросила она.

Я помотал головой.

— Ты не любишь людей, — сказала она. — Они тебе не нравятся. Поэтому и я тебя не люблю.

Встала и ушла.

Порвала со мной, как будто я ей друг амурный. В этом был даже свой стиль. На миг я ощутил отцовскую гордость. Вон идет моя дочь, думал я, она не пропадет. После чего я заказал себе пива и занес происшествие в папку «Нерациональное поведение», решив, что через пару дней дочь станет самой собой. И она стала, более или менее.

Но, лежа среди вереска, мучаясь болью в бедре и жмурясь на солнце, я понял, что моя дочь сказала чистую правду.

Я не люблю людей.

Мне не нравится то, что они делают. И сами они не нравятся. И что они говорят, не нравится тоже.

Дочь нашла мою ахиллесову пяту. Она озвучила факт, в который я не желал верить, но напрягал все силы, чтоб только удержаться от поступков, неизбежно из него вытекающих. Последние годы я все больше и больше отдалялся от окружающих. Я не вкладывал душу в работу, да и в семью, в общем, тоже не вкладывал. Моя жена несколько раз высказывалась по этому поводу. Она считала, что это с ней что-то не в порядке, и за неимением более подходящего объяснения я ее не разуверял. Кто ж добровольно признается, что это с ним что-то не так? По крайней мере доколе находятся желающие переложить вину на себя. Почти постоянно я пребывал в остраненном состоянии, я замечал, что вокруг происходят какие-то события, но совершенно не улавливал связи между ними и мной. А дочь моя, в костюме эльфа, нашла нарыв и вскрыла его.

Тем вечером я долго провалялся в лесу. Пару раз меня вырвало; когда я через какое-то время проголодался, то попытался сшибить белку велосипедным насосом, но промахнулся. Потом позвонила моя жена узнать, куда я подевался. Я упал с велосипеда, ответил я и попробовал подняться. Мне это кое-как удалось. Скоро буду, сказал я и захромал в сторону дома, опираясь на велосипед. Я здорово ободрался, посадил синяк размером, ну, скажем, со шницель по-венски, цвета багрово-желтого, кроме того, у меня, видимо, сотрясение мозга. Моя жена в ответ досадливо чертыхнулась, а я сказал, что это не с ней, а со мной что-то не в порядке. Вот как, сказала она. А что не в порядке? Еще рано говорить, ответил я. Но я думал об этом, пока лежал. Вот и отлично, сказала она.

Следующие дни я не ходил на работу и сидел дома. Врач выдал мне бюллетень и прописал неделю-другую полного покоя.

Моя дочь продолжала раз за разом смотреть «Властелина колец», но ясно дала понять, что сарказм с моей стороны не допускается, а мой сын, Грегус (Господи, один ты знаешь, как я мог согласиться на такое имя), гонял свои доводящие до исступления мультики всякую минуту, когда не был в детском саду. Благословенны пребудут детские сады во веки веков.

Как-то незадолго до выписки с больничного я взялся разбирать стопку фотографий и бумаг, отданных мне мамой после смерти отца. Это были квитанции, записи и масса фотографий, представьте себе, туалетов. Я позвонил маме, и она объяснила, что отец скрупулезно сфотографировал все туалеты, которыми воспользовался за последние годы жизни. Не говоря зачем. Фотографировал и помалкивал. Результатом чего стали сотни снимков туалетов вкупе с деревьями, камнями и прочими объектами, около которых можно справить нужду, если находишься на природе. Так я с ходу выяснил, что знал отца еще меньше, чем думал, но мне понравились и снимки и сам ход его мысли. Мой отец — фотограф туалетов. Под впечатлением от этой новости, или поддавшись настроению, вызванному этим открытием, или вследствие чего-то с чем-то хоть как-то (хотелось бы надеяться) связанного, я сложил рюкзак и, повинуясь порыву, казавшемуся и поныне кажущемуся мне случайным, ушел в лес. На кухонном столе я оставил записку, где коротко и ясно сообщал, что иду в лес, когда вернусь, не знаю, но к обеду меня ждать точно не стоит. С тех пор прошло примерно полгода, и жену свою за это время я видел считанные разы. Дважды она приходила ко мне сюда, чтобы получить с меня секс и обещание возвратиться домой, и хотя я оба раза соглашался вернуться, но сам и поныне здесь. Я говорю, что приду назад, но не прихожу. Некоторым образом мои обещания как бы напоминают ложь, но что поделаешь: жизнь — моя, а мне надо еще какое-то время побыть в лесу.

Мою жену пугает, что подумают люди, как она говорит. Меня это не тревожит совершенно. Ничто не занимает меня меньше, чем пересуды о моей персоне. Пусть что хотят, то и говорят и думают. Все равно людей я по большей части не люблю, а мнения их редко уважаю. Наши так называемые друзья не интересуют меня давно. Они общаются с нами, мы с ними. Что сводится к вечной маете со зваными обедами, детьми, поездками на выходные на дачу и за границу в снятые на лето апартаменты. Естественно, я всегда принимал во всем этом живое участие и тем самым, как это ни чудовищно, вписался в эту круговерть в качестве неотъемлемого винтика. Приятелям было о чем задуматься, когда я сбежал в лес. Надо же, Допплер, думали они, он-то что. Хорошая работа, чудесная семья, большой дом, вон ремонт шикарный затеял. И что мне отвечать людям, они же спрашивают? — каждый раз говорит моя жена, чуть не плача. Говори что хочешь, отвечал я. Что я безумно увлекся флорой и фауной или просто сошел с ума, да как тебе больше нравится.

Я отдаю себе отчет в том, что мое поведение становится испытанием для моей жены, и несколько раз пробовал растолковать ей, что мое «бегство» никак с ней не связано. Ей нелегко в это поверить, замечаю я. Поначалу она подозревала, что у меня завелась другая, теперь она так не думает. И вроде бы стерпелась с тем, что я живу в лесу, хотя и не понимает, что на меня нашло. И в горе, и в радости, было сказано, когда мы освящали свои узы браком. Проблема тут только в том, что один и тот же день может оказаться для одного радостным, а для другого — горьким.

— Я беременна, — заявляет теперь она, пока мы стоим перед лотком с готовыми супами в крупнейшем в Норвегии супермаркете ICA.

— Ужас, — отвечаю я, — опять? — Мы почти не поддерживали сексуальных отношений с тех пор, как я съехал в лес. Как я уже упоминал, таких случаев наберется два, от силы три. Она приходила в палатку ночью и уходила после краткого соития, во время которого едва обременяла себя тем, чтобы скинуть верхнюю одежду.

— Срок в мае, — говорит она. — Или ты к тому моменту дома, или все кончено. Можешь нас просто забыть. Это понятно?

— Я тебя слышу, — говорю я.