Читать книгу "Саквояж со светлым будущим - Татьяна Устинова"

Детективы Аркадию удавались отлично — запутанные,мрачноватые, похожие на пресловутую «пламенеющую готику», всегда изящно, хоть ине слишком благополучно, завершавшиеся. Еще он превосходно умел держать себя,перед камерой никогда не пасовал, журналистов не боялся, запретных тем неизбегал — в общем, находка, а не писатель!…

Но в жизни — никогда никаких детективов, а тут на тебе,откуда ни возьмись! Да еще с угрозами и прочими непонятностями!…

— Дмитрий Андреевич, я должна ехать, — задыхающимся голосомпрервала Маша его размышления о своей судьбине и о месте детектива в ней. — Мненужно… детей спасать.

— Никого спасать тебе не нужно, — возразил писательВоздвиженский. — Он велел передать… что?

— Чтобы вы не ездили в Киев.

— Вот именно. А я пока в Киев не поехал еще. А раз непоехал, твоим детям ничего не угрожает.

Его секретарша поняла все наоборот. Женщина всегда понимаетто, что говорит мужчина, с точностью до наоборот.

Она поняла не то, что сейчас нет никакого повода для паникии ужаса, а то, что, как только Родионов укатит, ей придется эвакуировать семьюкуда-то примерно в район Северного полюса.

И еще она почему-то решила, что он не поедет! Ну раз кто-тоугрожает ее детям и для их безопасности следует оставаться в Москве, значит,нужно в Москве и остаться!…

— Боже мой, что же делать?…

— Маша!

— Если вы уедете… я же должна с вами ехать, а я не могу…

— Маша!

— Мне придется их увезти, но… куда? Господи, у нас всеродственники в Москве, даже и уехать некуда…

— Дьявол! Маша!!

Рефлекс сработал моментально и стопроцентно, как у собакиПавлова. Маша схватила со стола папочку, сделала стеклянные глаза и по-сорочьисклонила голову набок.

— Да, Дмитрий Андреевич?

— Сейчас мы поедем в издательство, и я поговорю с Марковым.До этого разговора мы все равно ничего предпринять не сможем. Сейчас твоимдетям ничего не угрожает. Поняла?

Секретарша кивнула.

— Повтори.

— Дмитрий Андреевич, шутить такими вещами…

— Да какими вещами!… Что ты, ей-богу, психуешь! Самарассказывала, как на прошлой неделе к Донцовой в дом какая-то поклонницаворвалась и руками там махала и чего-то требовала! Дочку ее чуть не до смертиперепугала! Или ты думаешь, что сумасшедшие только к Донцовой наведываются, анаши почитатели все разумные и милые?!

Маша моргнула. Родионов сунул ей свою кружку с остывшимкофе.

— На, попей, а я пойду соберусь. И поедем. Чем раньшеприедем, тем быстрее с Марковым поговорим. И не смотри ты на меня глазамискорбящей Богоматери!…

Он пошел было из кухни, но остановился:

— Где сейчас дети?

— Ле… Лера в детском саду, а… Сильвестр… он в школе, ночерез полчаса уже…

— Значит, из детского сада непонятно кому ребенка неотдадут. А Сильвестра мы заберем.

— Как… заберем?

— Из школы заберем, — сказал он с неудовольствием, — ничего,полдня с нами покатается.

Маша пришла в смятение. Предложение было очень и оченьразумным, конечно, но отдавало таким неслыханным нарушением субординации, чтосогласиться на него ей казалось сущим безумием.

— Дмитрий Андреевич, это… невозможно и не нужно. Я мамепозвоню… вернее, уже позвонила, и она…

— И она уже слегла с мокрой тряпкой на голове, — продолжилза нее знаменитый писатель-детективщик язвительно. — Правильно я понял?

Он понял все правильно, но это не означало, что она имеетправо втягивать его в свои проблемы! Или имеет?… Или это не она его втягивает?…И это не только ее проблемы?…

— Давай собирайся, — приказал гений, кажется, приходя вдурное расположение духа из-за собственного необдуманного благородства, —времени совсем нет!

Он вышел в коридор и проорал уже оттуда:

— Вот когда мне романы писать, чтобы вовремя их сдавать?!Когда, спрашивается?! Пойдешь сегодня сама к Маркову и будешь ему объяснять,почему я рукопись опять задерживаю.

Но первый раз в жизни Маше не было дела до его рукописей.

Телефонный звонок будто погрузил ее в зловонное и гадкоеболото. И не просто зловонное и гадкое, но еще и кусачее, пиявочное, и десяткиголодных пиявок с наслаждением впились в нее и теперь сосали из души все теплоеи радостное, оставляя там страх и панику. Мирок Маши Вепренцевой хоть и неуподоблялся райскому саду, но все же был благополучен и мил и удобно устроен, ивсе в этом мирке было на своих местах — Дмитрий Родионов с его насмешливойуверенностью в жизни, Лера и Сильвестр, лучшие из детей, когда-либосуществовавших на свете, мама, которая никогда не обременяла Машунравоучениями, обожала внуков и имела еще одно очень важное качество. Что бы нипроисходило в жизни дочери, она всегда была на ее стороне.

Если дочь принимала решение о том, что должна сменитьработу, или обходиться без мужа, или купить в прихожую коврик, мать всегдаговорила, что она молодец и что отныне — с новым ковриком, на следующей работеили без мужа — у нее все наконец-то пойдет просто отлично.

Маша Вепренцева обожала свою мать, и ей даже представитьсебе было страшно, что будет, если та узнает, что какой-то сумасшедший угрожалее внукам!…

— Маш, я готов. Где мой портфель?

Аркадий Воздвиженский был крайне неорганизованным человеком.Он объявил об этом Маше, как только та появилась в его жизни, очевидно, желая сходу запугать ее как следует, но Маша пугаться не стала и очень ловко взяла всюорганизацию его жизни на себя.

Впрочем, она подозревала, что он отчасти играет внеорганизованность, как хороший артист в собственную гениальную простоту иличто-то в этом роде. Полжизни нынешний знаменитый детективщик занималсябизнесом, в котором трудно и невозможно быть неорганизованным — по миру пойдешьот неорганизованности-то! Но если ему нравится, Маша согласна, пусть он будет«неорганизованный», она вполне с этим справится!…

— Где портфель. Маша?

Портфель оказался в холле, на том самом месте, куда Машаставила его каждый день, и в нем все тоже оказалось на месте — ручки, папки,записная книжка.

При виде портфеля настроение у Родионова испортилосьокончательно.

Рукописи-то нет. Портфель есть, а рукописи в нем нет! Марковсейчас первым делом о ней спросит, и Родионову придется оправдываться, какшкольнику, который позабыл дневник наблюдений по природоведению и теперьгундосит, что дневник он вел, вел… но забыл… но он же вел, правда, вел…