Читать книгу "Зимний путь - Амели Нотомб"

Больная издала радостное урчание, которое я расценил как согласие. Мне очень хотелось вручить книгу ее очаровательной подружке, — пусть бы сама передала автору, — но я набрался храбрости и протянул роман писательнице, вместе с моей авторучкой, которую она начала пристально разглядывать.

— Это ручка нашего гостя, ты должна ее вернуть ему, — велела та, чье имя мне было пока неизвестно.

Альенора, думал я. С той минуты, как я узнал, кому принадлежит это имя, оно утратило свою прелесть: теперь мне слышалось в нем лишь начало — Альен. Да она и в самом деле походила на то существо из фильма.[10]Наверное, поэтому и внушала мне такую боязнь.

— Здесь рядом есть кафе, — сказал я хорошенькой. — Может, пойдем выпьем чего-нибудь?

Она объяснила убогой, что идет в кафе с «этим господином», и посоветовала ей воспользоваться нашим отсутствием, чтобы написать посвящение, достойное автора. Я спросил себя, что бы это могло значить, да и вообще, понимает ли это ненормальное, зомбированное создание, что достойно, а что недостойно?

В кафе моя хорошенькая гостья, вероятно, прочла у меня в глазах вопросительные знаки и тотчас взяла слово:

— Я знаю, вам кажется невероятным, что отсталое существо может быть хорошим писателем. Не спорьте, мне известно, что называть так больных не принято, но я считаю это определение точным и не заслуживающим презрения. Альенора действительно существо с замедленным развитием. Она тратит массу времени на любое, самое элементарное действие, однако именно это и питает ее своеобразный талант. Ее язык лишен штампов, которыми изобилует речь нормальных людей.

— Но меня больше всего поразило другое. Ее роман страшен, жесток. А ведь сама Альенора так кротка и безобидна.

— Значит, по-вашему, безобидный писатель должен писать только безобидные книги? — спросила она.

Я почувствовал себя полным кретином и замолчал, предоставив ей говорить.

— Вы правы лишь в одном отношении, — продолжала она, — Альенора и вправду безобидна и наивна. Она действительно такая, ей абсолютно чужда расчетливость. Не возьми я ее под защиту, издатели обобрали бы ее за милую душу.

— Значит, вы ее литагент?

— В некотором роде, хотя никакого контракта мы с ней не заключали. Я встретила Альенору пять лет назад, когда вышел ее первый роман. Мне очень понравился стиль автора, и я приехала в Книжный салон, чтобы она подписала книгу. В издательской аннотации на задней обложке сообщалось, что Альенора Малез — особенная, своеобразная натура и что «ее оригинальность призвана обогатить наше общество». Увидев ее, я испытала настоящее потрясение. Ее детская непосредственность просто бросалась в глаза. Сидя у своего стенда, она — вместо того чтобы взять книгу, протянутую для подписи, или приветствовать публику улыбкой торгаша, зазывающего покупателей, — усердно ковыряла в носу, не обращая внимания на брезгливые взгляды окружающих. В этот момент к ней подошла какая-то дама, и я ясно увидела, как она ткнула ее кулаком в спину, а другой рукой сжала ее запястье, понуждая взять перо для подписи. И тут мне стало ясно, что Альеноре необходима защита.

— Но на обложке «Холостых патронов» не указано, что она… особенная.

— Да, потому что уже со второй книги я взяла это под контроль. Меня шокировало, что издатель использует ее умственную отсталость как козырь при продаже романов, тем более что их прекрасно можно читать, даже не зная этого. Я добилась, чтобы про ее болезнь больше не упоминали, но тогда издатель вздумал поместить на супере ее фотографию. Что, в общем, было одно и то же, поскольку лицо Альеноры сразу выдавало ее состояние. Мне пришлось бороться и с этой затеей.

— И вы победили.

— Да. Но трудней всего оказалось другое: войти с ней в контакт. И не потому, что она скрывала свои координаты — она их попросту не знала. Я была вынуждена проследить за ней. И таким образом проникла в эту тайну: издатель держал Альенору взаперти в крошечной однокомнатной квартирке, снабдив ее магнитофоном. К вечеру приходила женщина — что-то вроде надзирательницы — и прослушивала ленту, на которой Альенора должна была записывать текст своего нового романа. Если пленница, по ее мнению, поработала хорошо, ей оставляли много еды. Если нет — она не получала ни крошки. Альенора очень любит покушать. Тем не менее она ничего не понимала в этом шантаже.

— Какая мерзость!

— А самое худшее заключалось в том, что я не могла этому воспрепятствовать. Но после долгих поисков я нашла ее родителей, которых эти издательские Тенардье[11]заверили, что их дочь ведет в Париже роскошный образ жизни. И открыла им всю правду. Они страшно возмутились, но признались мне, что больше не в силах ухаживать за дочерью. Тогда я сказала, что готова поселить Альенору у себя и заботиться о ней. К счастью, они даже не поинтересовались условиями ее существования. Я говорю к счастью, потому что в то время жила в кошмарных трущобах на улице Гут-д'Ор, в сравнении с которыми наша нынешняя квартира, купленная на гонорары Альеноры — просто дворец. Вот ваюс смутило, что здесь нет отопления. А в лачуге на Гут д'Ор у нас не было не только отопления, но даже водопровода.

— А ее издатель не пытался ставить вам палки в колеса?

— Конечно, пытался. Но родители по всем правилам оформили мою опеку над Альенорой, и это защищает нас обеих. Однако я не считаю ее своей подопечной, тем более что она старше меня на три года. По правде говоря, я люблю ее как сестру, хотя жить с ней бок о бок не всегда легко.

— А я-то сперва подумал, что писательница — это вы.

— Странная вещь: до встречи с Альенорой я действительно воображала, что могу писать книги — пишут же их другие! Но с тех пор как она начала диктовать мне свои тексты, я отчетливо поняла, что́ меня отличает от настоящего писателя.

— Значит, она вам диктует?

— Да. Ей трудно писать от руки. А перед клавиатурой она и вовсе цепенеет.

— А вам это не слишком тягостно?

— О нет, как раз эта часть моей роли нравится мне больше всего. Пока я была пассивной читательницей Альеноры, я не отдавала себе отчета в сути ее искусства. Ее проза настолько прозрачна, что внушает желание самому взяться за перо: кажется, будто это необыкновенно просто. Каждому читателю следовало бы переписывать тексты любимого автора: лишь тогда становится ясно, чем именно они хороши. Чтение — слишком быстрый процесс, он не позволяет разглядеть то, что кроется за этой мнимой простотой.