Читать книгу "Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин"

потому и строили все временно — тесно, беспланово. То и дело горели. И тогда обнажались за пустырями-гарями, за гиблою жижей растаявших болот дремучие невырубленные леса с просеками-першпективами, мощенными бревнами, а то и просто гаченными хворостом да дерниной...

В утро, с которого начинается наше повествование, а приходится оно на пятницу четырнадцатого дня февраля месяца беспокойного одна тысяча семьсот сорокового года от Рождества Христова, несмотря на зимнюю сонную одурь и на мужицкую лень обозначилось в столице великое движение. Конечно, по смещении с должности генерал-полицмейстера графа Девьера Антона Мануиловича, порядка в Санкт-Петербурге заметно поубавилось. Старосты и десятские, обязанные отправлять положенные функции, уже не с таким усердием разносили указания полицейской канцелярии по домам и усадьбам, спихивали хлопотные дела на караульщиков да на угодных людей из обывателей. Однако ныне все шло иначе, шло путем. С самой ранней поры на Невской першпективе, на перекрестках главных улиц плотники колотили триумфальные арки из сырого теса, укрывая изъяны работы, украшали зеленью сосновых и еловых ветвей. Холопы с челядинцами выкатывали к воротам усадеб бочки со смолою. А богатые хоромы вельмож обстанавливали по фронтонам плошками для иллюминации. Пред Зимним Императорским домом на невском льду солдаты бомбардирской роты готовили фейерверк.

В столицах праздники — не новины, жителю санкт-петербургскому и в календарь нечего заглядывать. Так и ныне, скоро слух распространился, что-де мудростию великой государыни императрицы Анны Иоанновны, а также силою оружия русского турецкая война счастливо окончена и по сенатскому указу велено с сего числа начинать чрезвычайные торжества по случаю благополучного подписания мирного трактата с Портою. То-то радость для православного мира: сокрушены и наказаны неверные, а позорные пункты Прутского договора, заключенные еще в царствование блаженныя памяти императора Петра Великого и подтвержденные Адрианопольским трактатом и Константинопольским вечным миром, ныне, благодарение Господу, уничтожены. Азов возвращен! На Дону, на острове Черкесе будет возведена неприступная цитадель, а спорные земли Кабарды станут отныне нейтральными. Сие великое завоевание обережет окраинные провинции от угрозы набегов, а стало быть, укрепит и государство. Ну, как тут не праздновать... Не приведи Господь — донесут на недостаток рвения. Охотников на это не занимать столице... И все же, чем дальше от дворцов да от вельможных палат, от полицейского глаза, тем скромнее убранство.

Но нам пора отправляться на Васильевский остров. Вон наезженная по льду дорога взбегает на невысокий берег, огибает розовый дворец, крытый медною кровлей. Ныне в палатах светлейшего князя Меншикова снуют кадеты сухопутного шляхетского корпуса. Совсем в разор княжеские хоромы привели... Далее дорога выходит на простор Большой першпективы. И-их, тут только поспевай считать линии. Пришла же, Господи прости, блажь в голову монарху изрезать каналами низменный остров, превратить его то ли в Венецию, то ли в Амстердам... Слава Богу, человек предполагает... Не допустил Господь! В первое время из-за бугров вынутой земли с одной стороны улицы другую не видать было, не то чтобы перебраться. Но рыли каналы-канавы мужики лениво. И к описываемому времени затея сия была вовсе оставлена. Однако насельщики из новых старались занимать места нетронутые, хотя бы и подалее от Стрелки.

Усадьба вице-адмирала Соймонова, полученная им за супругою, стояла на Одиннадцатой линии, на отшибе и выходила задами в лес. Кроме жилых покоев — одноэтажного мазанкового дома с мезонином, поставленного по указу царскому да по Трезиниеву образцу тестем Иваном Отяевым, во дворе за высоким тыном из нового теса стояли: баня с предбанником и каморкою, кухня с кладовою и двумя погребами, набиваемыми по весне чистым невским льдом; далее шли — людская изба, где в холодное время года ютилось до двадцати с лишком человек дворни, да еще изба, в которой стояли солдаты. Две просторные конюшни, за ними сарай с сушилом и детская радость — голубятня на высоких столбах. Хозяйство не чересчур роскошное, но, как говорится, «непочто хаять, коли лучшего нет», в достатке.

Февральский рассвет застал хозяина дома в большом покое левой половины дома, отделенной от спальни, от детских и от столовой палаты широкими сенями. Здесь, в холодноватой горнице, по стенам которой разместились баулы и ларцы с оловянной и медной посудой, с одеждой, на видном месте стоял большой «немецкой шкаф за стеклами» с книгами на разных языках. У одного из окон растопырился токарный станок с инструментами. Дети и домашние заходить сюда опасались. Сам хозяин — муж дюжий, лет пятидесяти, в теплом шлафроке сидел за ореховым кабинетом и писал при зажженной свече. Работал он, судя по нагару, давно. Со стороны дивно было смотреть, как ловко управляются его большие сильные руки с хрупким гусиным пером. Но дело сие было ему, видно, не в диковинку. Аккуратно макая перо в чернильницу, Федор Иванович временами задумывался, а потом, словно спохватившись, быстро писал, покрывая неразборчивыми крючками разделенных букв лежащий перед ним лист. Надо признать, почерк у вице-адмирала оставлял желать лучшего.

Голова его, низко склонившаяся над бумагой, обнажала крепкую кирпичного оттенка шею. Похоже на то, что загар сей — не высоких петербургских широт. Темные от природы волосы коротко острижены под парик и густо тронуты сединой. Они являют собою то, что называется у немцев «Salz mit Pfeffer», то есть «соль с перцем», и служит как раз для определения возраста и крепкого состояния человека.

Глубокие складки у неожиданно мягкого рта говорят о прирожденном упрямстве и вместе с тем о доброте в сочетании с твердым характером. «Твердо же — крепку брат», говорит пословица, до которых наш герой великий охотник. По всей видимости, являет собою Федор Иванов сын Соймонов образец человека основательного и, можно сказать, в самой государственной поре. Правда, иногда, приступая к сочинению очередного абзаца, он кривит рот, а брови хмурит. Но пока нам рано строить догадки по этому поводу. Мы ведь и не знакомы с господином вице-адмиралом толком-то. Хотя время к тому приспело...

2

О Федоре Соймонове сохранилось не очень много сведений. Блеск его личности, как я уже говорил, подчас терялся и ускользал от историков на фоне официально признанных светил эпохи. Не будем забывать, что началась его жизнь в период преобразований Петра Великого, а заканчивалась в правление Екатерины Второй. Но и сказать, что он был вовсе не замечен, нельзя. Имя Соймонова встречается и в исторических сводах, в жизнеописаниях первых российских адмиралов, есть и специальные монографии. Но широкой публике он известен разве что по делу Волынского. А ведь это отнюдь не главное событие в