Читать книгу "Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер"

Или возьмем другой пример из того же источника. Мальчишки на улице развлекались метанием дротиков. Один из них бросил дротик слишком сильно и по неосторожности попал им в руку цирюльнику, который в это время брил раба (распространенный в те времена уличный промысел). В результате цирюльник, не имея на то умысла, перерезал рабу горло. Вопрос: кто отвечает за ущерб, причиненный владельцу раба? Юнец, метнувший дротик? Брадобрей, повадившийся ставить кресло для клиентов посреди улицы, где, между прочим, не запрещено играть в дротики? А может быть, сам раб и виноват в том, что доверился цирюльнику, поставившему свой стул в опасном месте (Дигесты, IX.II.11, преамбула)?

Тут, опять же, обращают на себя внимание до неправдоподобия колоритные детали — бритье клиентов не где-нибудь в тихом переулке, а на оживленной улице; то, что раб ходит к цирюльнику. Да и сама причина гибели раба нелепа, словно взята из анекдота. Неужели можно думать, что подобное случалось регулярно? Снова перед нами нарочито гипотетическая ситуация, придуманная исключительно для рассмотрения соответствующих правовых коллизий. Мы не хотим сказать, что на римских улицах царили тишь да гладь: всегда имел место тот или иной риск. Но законом предусматривалось наказание, к примеру, и для заклинателей змей, которые показывают прохожим своих питомцев, — на тот случай, если рептилии причинят кому-нибудь вред (Дигесты, XLVII.XI.11). Но мы же не будем всерьез считать, что заклинатели змей встречались в Риме на каждом углу, а их пресмыкающиеся питомцы то и дело нападали на зевак?

Оценивать степень распространенности уличной преступности в античном Риме довольно сложно еще и в связи с тем, что во всех отношениях этот город был неповторим. В пору расцвета Рима численность населения в городе достигала миллиона человек. Армии доступ в город был, как правило, закрыт, а охрана порядка поручена vigiles (дозорным) из учрежденной при Августе ночной городской стражи; однако их первоочередной задачей было всё-таки пожаротушение (город-то по преимуществу оставался деревянным), а пресечение воровства являлось вторичной функцией. Богатые обитатели больших домов имели возможность защищать себя от вторжений самостоятельно, выставляя охрану, состоявшую из рабов, и отстраивая высокие заборы. За городской чертой Рима для поддержания порядка значительно чаще использовали солдат, тем более что многочисленные войска как раз и были расквартированы за городом. Как правило, этого было вполне достаточно для обеспечения мира и спокойствия. Начнем с того, что правительство и так очень рьяно следило за поддержанием общественного порядка: так, любые мятежи, восстания и налоговые бунты пресекались в зародыше. Солдаты были расквартированы по городам и весям, что явно подразумевало их помощь в поддержании правопорядка. Центурионы (сотники) на местах принимали жалобы от населения по поводу даже относительно мелких нарушений и имели возможность зорко следить за смутьянами. Мы не хотим сказать, что малочисленное, но повсеместное присутствие военных в должной мере обеспечивало стабильность на всей обширной территории империи; это лишь опровергает мнение, будто правительство не питало ни малейшего интереса к борьбе с мелкой преступностью на местах. А сегодня — часто ли вам доводится видеть полицейских на улицах? А разве их отсутствие в поле нашего зрения говорит о высоком уровне преступности или пассивности властей? Напротив, малочисленность полиции вполне может свидетельствовать о законопослушном населении; о том, что буквально нескольких офицеров достаточно для удерживания подавляющего большинства граждан от реализации каких бы то ни было преступных замыслов.

Сформировать заключение относительно реального уровня насилия, существовавшего в древнеримском обществе, затруднительно сегодня еще и вследствие нашего предвзятого отношения к проблеме. Античный Рим привычно ассоциируется в нашем сознании со строгим порядком и добротным государственным управлением. Об этом наглядно свидетельствуют даже наши вкусы в архитектуре: возводя здания всевозможных государственных учреждений, мы охотно придерживаемся традиции классицизма. Особенно это заметно на примере памятников архитектуры XIX и начала XX века, когда владыки европейских империй всячески подчеркивали свою преемственность по отношению к великой Римской империи. Более современным и демократичным властям также свойственно всячески подчеркивать свою верность римской традиции. Достаточно вспомнить монументальные публичные здания в Вашингтоне, столице США. Тот же Капитолий, где заседает Конгресс, самим своим названием равняется на Капитолийский холм, где в античности проводились заседания римского сената и народные собрания. А колоссальный монумент Вашингтону в виде высокого обелиска в древнеегипетском стиле отсылает нас ко множеству подобных колонн, привнесенных в облик Рима в качестве символов его имперской мощи. Рим прочно ассоциируется с государственной стабильностью, сильной властью и строгим порядком — и в массовом сознании, и в популярной культуре. Даже в фильме «Житие Брайана по Монти Пайтону»[8] один из последователей Брайана вынужден в разговоре с Реджем признать, что римское господство приносит Иудее немало полезного: «И по улицам ночью теперь не страшно ходить, Редж».

На деле римское владычество, конечно же, отнюдь не всегда и не во всем благотворно сказывалось на жизни порабощенных народов. Да и солдаты далеко не всегда употребляли силу лишь для наведения порядка. Император Септимий Север заслужил упреки в привнесении в жизнь Рима беззакония как раз из-за того, что разместил в стенах города слишком много войск. Всякий, кому доводилось жить по соседству с армейскими казармами, подтвердит, что солдаты имеют обыкновение привносить в жизнь городка и толику беспорядка. Еще хуже то, что Север, если верить источнику (автор которого, впрочем, несколько высокомерен), отказался от привычной практики набора преторианцев исключительно среди жителей Италии, Испании, Македонии и Норика (провинция на территории современной Австрии), а стал принимать на службу солдат отовсюду, рассчитывая, что получит гвардию, лучше знакомую с воинскими обязанностями. Казалось бы, справедливо, — вот только, как сетует историк, в результате привлечения в гвардию выходцев из самых разных земель Рим наполнился «разношерстной толпой солдат самого дикого вида, совершеннейшей деревенщиной в речах и обхождении» (Кассий Дион, Римская история, LXXV.2.4–6)[9]. Снобизма Диону, конечно, было не занимать, но правда и в том, что солдатам иногда свойственно самостоятельно устанавливать порядки. А кроме того, римские воины снискали дурную славу среди населения многих городов и селений, которые хищнически разграбили.

Многие государственные усилия по борьбе с преступностью вовсе не подразумевали назначения уполномоченных или чиновников, отвечавших за обеспечение правопорядка. Вместо этого правительство реагировало на разгул насилия мерами устрашения, в частности показательными казнями преступников, которых удавалось задержать. Как отмечалось в одном законе, «признано, что пользующихся дурной славой разбойников следует распинать на крестах в тех местах, где они занимались разбоем, чтобы и другие, видя это, удерживались страхом от подобных преступлений». Власти полагали также, что родным и близким жертв будет «утешением, что наказание осуществлено в том же самом месте, где разбойники совершали убийства»[10]. Руководствуясь той же логикой, особо опасных убийц приговаривали к растерзанию зверями на арене (Дигесты, XLVIII.XIX.28.15). Сегодня такой подход шокирует нас своей излишней жестокостью: всё-таки наказание должно быть соразмерно преступлению. Но не следует забывать, что это лишь современная точка зрения. А между тем вплоть до XIX столетия считалось само собой разумеющимся, что преступников следует наказывать примерно, дабы другим было неповадно им уподобляться. Раз уж всех головорезов переловить не получится, так лучше уж тех, кто попался, карать с показной жестокостью — в назидание остальным и в надежде повлиять на нравы и поведение криминального мира. Таково было общепринятое мнение.