Читать книгу "Праздник Святой Смерти - Ирина Лобусова"

— Лицо определенно знакомое… Я уже где-то видела этого человека… Но я не могу вспомнить где… — задумчиво произнесла она.

— Это Василий Ермак, отец пропавшей девочки, — ответил Бершадов, пряча фотографию. — Вор-рецидивист. Он сбежал из тюрьмы. И у нас есть подозрение, что именно он организовал похищение своего ребенка.

— Какой ужас… — охнула Галина Петровна.

— Будьте начеку: он может появиться здесь. Но я надеюсь, что до этого не дойдет. И еще одо. Я узнал, что было в стеклянной баночке.

— Что же? — спросила Ветрова.

— Это театральный грим. — С этими словами Григорий встал и направился к выходу из кабинета. — Странно, не правда ли? — обернулся он.

Глава 3

Вечер 12 марта 1941 года

Тень металась по стенам, как черная ведьма из преисподней, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размерах, взмывая ввысь, под потолок. В тот момент, когда они оба размахивали руками, казалось, исполинские крылья огромной ветряной мельницы заполняют все пространство комнаты, и сама эта комната готова взмыть вверх, как огромный дирижабль.

Слишком уж причудливой была игра света и тени в узком пространстве между стенкой и матерчатым абажуром. В этом крошечном отрезке комнаты не хватало ни света, ни воздуха, оттого голоса звучали глухими и терпкими, похожими на испорченное, перестоявшее вино. А тени жили отдельной жизнью, устраивая адские пляски на выцветших от времени и солнца обоях.

Ссора была жестокой. Разгорелась она в обед, от ничего не значащего, пустого замечания, в обыденной, абсолютно стандартной обстановке, когда три столовых прибора и дымящаяся супница создавали некое подобие семейного уюта. А солнечные лучи еще разбрасывали по паркету яркие брызги и не грозились уйти в чудовищно быстро исчезающие тени.

Слово за слово, несколько ничего не значащих замечаний, и вдруг супруги Раевские, забыв обо всем на свете, и прежде всего забыв про сжавшуюся на краешке стола четырехлетнюю дочь, вооружились самыми острыми ножами из жутко ранящих слов, затачивая их взглядами, пустыми, как бездна. А заточив, они принялись наносить друг другу острые раны по тонкой поверхности души, сжавшейся под кожей, упиваясь точными попаданиями в самую сердцевину чужого сердца.

Так бывает, когда прежде близкие люди вдруг, за долю секунды, перерождаются в смертельных противников и словно не сидят друг против друга за обеденным столом, а стоят на смертоносной дуэли, где если не ты убьешь, то будешь убитым. А пули должны попасть прямиком в сердце, ну, в крайнем случае, в голову, и это не столько вопрос чести — какая уже там осталась честь? — сколько вопрос дальнейшей жизни.

Что перерождает супругов в таких смертельных врагов? Обыденная, обыкновенная обстановка советской стандартной квартиры? Дымящаяся супница, столовые приборы, салфетки, открытое окно?.. На такой вопрос никогда не существует ответа.

Ведь все же остается прежним, и солнце светит точно так же, как светило за десять минут до этого, и супница дымится, и ножи-салфетки лежат… Только в глазах появляется пустота, а в глубоких тарелках вместо супа — свежая, теплая, еще дымящаяся кровь…

Нет, не было ни мордобоя, ни жуткого площадного мата, покрывающего чужие уши липким, зловонным слоем несмываемой грязи. Раевские все-таки были интеллигентными людьми и ссорились так, как должны ссориться культурные люди с обязательным высшим образованием.

Но взаимные упреки, подколки и зло в их словах были не менее жестокими и кровавыми, чем прямые удары в голову. А ненависть, горящая в раскаленных добела глазах, была намного страшней прицельного выстрела в упор.

Забыв о дымящемся супе, о курице, остывающей на большом блюде посреди стола, супруги ранили и ранили друг друга безжалостными словами, увлекаясь все больше и больше. И мирный обеденный стол превратился в поле брани, на котором уже появилась первая кровь.

Забыв об обеде, о солнце, о дочери, Раевские сошлись в смертельной схватке. И кто знает, сколько бы длился этот жестокий поединок, в котором не существует ни победителей, ни побежденных, если бы не одно… Их дочь, четырехлетняя Софийка, бесконечно вертевшаяся на стуле, сначала облилась супом и заревела, а затем уронила пустую тарелку на пол.

Тарелка не разбилась. Но грохот и жуткий рев испуганного ребенка стали ведром холодной воды, которая привела в чувство обоих. И, взяв себя в еще дрожащие руки, супруги принялись делать вид, что ничего не произошло, перебивая друг друга, стали утешать ребенка, в глазах которого застыло все страдание мира, потому что она была маленькой, но отнюдь не идиоткой и прекрасно видела, понимала, чувствовала тот момент, когда мирный семейный обед, так и не начавшись, закончился, и в смертельной схватке сошлись ее родители, а заложницей стала она…

Супруги утихомирились. Мать умудрилась даже накормить девочку куриной грудкой. Заплаканная Софийка поначалу не хотела есть, но когда родители успокоились и даже перестали смотреть волком друг на друга, девочка принялась глотать очень быстро, боясь, что если она перестанет, родители снова с жуткой ненавистью примутся ругаться. И тогда их уже точно ничто не остановит.

После обеда Раевские разошлись по разным комнатам и даже сделали вид, что ничего не происходит — впрочем, каждый по-своему. Но едва наступил вечер и зажгли свет, ссора разгорелась с новой силой.

В этот раз они ругались в спальне, закрыв за собой дверь, приглушив голоса, ведь маленькая Софийка была в соседней комнате. Ссорились они вроде тихо, но с каждым пройденным барьером голоса их становились все ожесточенней, неистовей, яростней, и постепенно они перешли на крик.

Никто из них не смотрел в сторону закрытой двери, за которой дрожащая Софийка слышала, как ругаются мама и папа. Давно забыв о приличиях и о том, что они культурные, интеллигентные люди и надо сдерживаться, Раевские поливали друг друга грязными оскорблениями. И в них снова не было мата, но было другое, что гораздо хуже — унижение друг друга, методичное нанесение уколов по болевым точкам, то, что страшнее откровенных уколов — попытка растоптать личность и человеческое достоинство, которые противники даже в самой жестокой ссоре все-таки пытаются сохранить.

Но здесь ни о каком сохранении не было и речи: переступив через определенную границу, супруги пытались нанести друг другу удар побольней.

Это были страшные, болезненные удары, настоящие раны, оставляющие после себя выжженную пустыню там, где когда-то была душа. И становилось понятно: в тех местах, где взрывная волна задела обнаженные, окровавленные нервы, уже никогда ничего не появится, кроме злости, ярости, нена- висти…

В какой-то момент Раевский перешел черту. Одно из оскорблений было особенно ужасным — таким ужасным, что рука жены взметнулась вверх. На щеке супруга вспыхнул красноватый след от пощечины.