Читать книгу "Вольная вода. Истории борьбы за свободу на Дону - Амиран Урушадзе"

Земледелием до рубежа XVII–XVIII веков на Дону почти не занимались. Это было связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, условия постоянной военной тревоги никак не располагали к систематическому труду земледельца, в любой момент поля и посевы могли быть уничтожены нагрянувшим врагом (турками, черкесами, калмыками). Во-вторых, донские казаки справедливо полагали, что развитие земледелия могло привести к социальному расслоению, «появлению панов». Московская Русь была как раз аграрным государством, от которого бежали на Дон. Казаки интуитивно чувствовали, что земледелие приведет за собой несвободу. Один из заветов легендарного донского атамана Ермака (1532–1585), покорившего Сибирь, гласил: «Землю, казаки, пахать нельзя, мы — воины! Станем землю пахать — паны появятся. Ловите рыбу, разводите скотину, ходите на гульбу, за зипунами».

До начала XVII столетия донское казачество представляло собой военный мужской союз, в котором не было места женам и детям. Женщин казаки захватывали в военных походах, а затем, вернувшись с ними на Дон, сожительствовали с пленницами без брачных отношений. Историк и этнограф Михаил Харузин (1860–1888) упоминает случаи, когда у казаков целого поселения на всех была одна женщина. Бессемейный образ жизни объясняется трудностями, с которыми ежедневно сталкивались казаки. «Ведя походный образ жизни, и подвергаясь сами в своих городках беспрестанным нападениям со стороны многочисленных степных врагов, казаки не могли желать стеснять себя семьей», — писал Харузин.

По некоторым сведениям, после того как женщина перестала быть на Дону редкостью, от детей, нажитых в сожительстве с пленницами, казаки стремились избавиться как от обузы. Младенцев бросали в Дон. Несколько позже в живых стали оставлять мальчиков, а девочек продолжали «метать в воду».

Ситуация кардинально изменилась после завершения Смуты (1598–1613). Новый царь Михаил Федорович избрал курс на партнерские отношения с Доном (вскоре, правда, перешел к политике запугивания) и стал присылать казакам жалованье. К середине XVII века семейная жизнь стала на Дону обычным делом, начали складываться потомственные казачьи фамилии, донские семьи-старожилы.

ЛЮДИ ДОНА. ВАСИЛИЙ СУХОРУКОВ

Василия Сухорукова можно назвать Колумбом донской истории. В 1821 году Комитет об устройстве Войска Донского поручил ему собрать материал для исторического и статистического описания Земли Войска Донского. Сухоруков взялся за дело с энтузиазмом: «Для исполнения сделанного мне поручения, — писал он, — я употреблю все способы и не оставлю ни малейшего источника без рачительного и точного исследования». Войсковой архив сгорел еще в 1744 году, поэтому собирать исторические документы Сухорукову приходилось в путешествиях по казачьим станицам. Вскоре объем исторических свидетельств, преданий и песен, накопленный казаком-исследователем, достиг 5 тысяч «писанных листов».

В январе 1822 года Сухоруков едет по служебным делам в Петербург, но и там не оставляет научных занятий. Донской историк знакомится с Карамзиным, который подсказывает Сухорукову направление архивных поисков — Московский архив Коллегии иностранных дел. Здесь Сухоруков провел больше года с 30 мая 1823 по 7 июня 1824 года. Столичный журнал «Русская старина» публикует статью Сухорукова «Общежитие Донских казаков в XVII и в XVIII столетиях». Столичные публикации вызывают восторженный отклик на Дону. Казаки выписывают журналы со статьями земляка, который неожиданно приобрел славу первооткрывателя донской истории.

Казалось, будущее Сухорукова блестяще: он талантлив и усерден, популярен дома и принят в столичных кругах, а главное — ему благоволит начальство. Но жизнью движут поступки. В Петербурге Сухоруков сближается с лидерами Северного тайного общества декабристов Кондратием Рылеевым и Александром Бестужевым. Они прямо спрашивали Сухорукова о возможности поднять Дон. «…У нас надобно людей сделать», — отвечал тот. Это означало, что конституционные идеи были малоизвестны на Дону, однако Сухоруков рассчитывал познакомить с ними вольнолюбивых казаков.

Вернувшись в Новочеркасск осенью 1825 года, Сухоруков организует общество, ставшее известным как «Литературные собрания или вечера». На его заседаниях обсуждали книги и политику. После того как в Новочеркасске стало известно о поражении декабристов на Сенатской площади, встречи прекратились, но было поздно. В марте 1826 года на Сухорукова пришел донос. Следствие не колебалось в обвинительных выводах. Сухорукова, как и многих других декабристов, отправили служить на Кавказ. Однако большим наказанием стало изъятие у него всех исторических материалов, собранных за долгие годы. На их основе в 1869–1872 годах было издано двухтомное «Историческое описание Земли Войска Донского». Это случилось спустя почти 30 лет после смерти Сухорукова.

Есть у образа Сухорукова и другая, темная сторона. На Кавказ он был отправлен сотником, но занят был не только служебной рутиной. Историк-вольнодумец обнаружил способности к предпринимательству, причем нередко довольно сомнительного свойства. О Сухорукове-коммерсанте известно благодаря воспоминаниям крестьянина Николая Шипова, которого судьба свела с опальным казаком в 1836 году. К этому времени имя Сухорукова было хорошо известно на Кавказе. Он получал доход с содержания почтовых станций, брал казенные подряды, спекулировал различными товарами. «Это был человек умный, ловкий, предприимчивый и пользовался большим уважением», — писал о Сухорукове Шипов. Последний помогал сотнику в коммерческих операциях за соответствующее вознаграждение. Мемуарист подробно описал следующий эпизод. Сухоруков получил из Тифлиса письмо от почт-инспектора с уведомлением о проведении торгов на право обслуживать почтовые станции «во всей Грузии». Сотник вызвал Шипова и велел немедленно отправляться в Тифлис для ложного участия в торгах. Шипов должен был блефовать, заявляя конкурентам, что у Сухорукова имеется достаточное количество лошадей и ямщиков для обеспечения бесперебойной работы почтовых сообщений. Предполагалось, что конкуренты, дабы не проиграть торги, предложат Шипову деньги в обмен на отказ от участия в аукционе. Сухоруков ориентировал своего порученца на сумму 10 тысяч рублей серебром. Это без малого годовое жалованье российского министра в середине XIX века. Шипова затерзала совесть, и он открыл замысел своего патрона тифлисскому почт-инспектору, а сам вернулся к Сухорукову ни с чем. Почтовый подряд получил купец Зубалов — любимец главы российской администрации на Кавказе барона Григория Розена, которого через год обвинят в многочисленных злоупотреблениях и заставят уйти в отставку. Сухоруков был крайне разочарован провалом миссии Шипова и в отместку обманом похитил у того документы и бриллиантовый перстень. Шипов подал жалобу властям. «Но после я каялся, что подал эту жалобу», — горько замечает автор воспоминаний. Пользуясь своим влиянием, Сухоруков отправил в заточение и самого Шипова, и его жену. Несчастному крестьянину пришлось томиться в неволе почти два года.

Сухоруков закончил службу в 1839 году и последние годы жизни провел в Новочеркасске.

Неправильная тема

После Гражданской войны, в 1920–1930-х годах, советские историки воевали с казачеством на страницах своих сочинений. «Разрушение легенды о казачестве», «Крах казачества как системы колониальной политики» — некоторые примеры таких научных трудов. Казаков объявляли приспешниками темных сил, врагами народно-освободительного движения. Тогда много писали о казаках-кондотьерах, продавшихся дворянско-помещичьим эксплуататорам и колонизаторам. Рассматривая происхождение казачества, историки подбирали слова схожего тона и смысла. Историк-революционер и ветеран Гражданской войны Николай Янчевский полагал, что казаки были чем-то вроде «морских пиратов и торговцев разбойничьего типа эпохи первоначального накопления капитала». Похожие оценки казачеству давались и в популярной литературе. Первым советским учебником истории стала книга Михаила Покровского «Русская история в самом сжатом очерке». Сочинение выдержало 10 изданий и являлось народным навигатором в области отечественной истории на протяжении 1920–1930-х годов. Покровский описал казаков как социальных эгоистов, которым чужды благородные устремления, но близки шкурнические интересы: «Все эти люди (казаки. — А. У.), хотя и ушли из-под Москвы от тяжелой неволи, ни о чем так не мечтали, как о том, чтобы вернуться на старое пепелище, но вернуться конечно не в виде беглых крепостных, а в виде свободных людей, которые не только не ходили бы на барщину и не платили налогов, но может быть засели бы в боярскую усадьбу и сами сделались помещиками. Такие мечты в особенности носились в умах тех наиболее счастливых из переселенцев, которые успели на новых местах обзавестись каким-нибудь хозяйством и уже конечно не желали променять своей относительно сытой и счастливой доли на жизнь простого крестьянина подмосковной деревни».