Читать книгу "Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Шесть месяцев назад я заключил договор на книгу, обреченную на успех. Написал ее Харден, парапсихолог — доктор Харден. Его первая книга — я напечатал ее в 1913 году — вбуровилась в книготорговлю, как лонгайлендский песчаный краб, а в то время психические исследования были далеко еще не так модны, как нынче. Мы рекламировали эту книгу как пятидесятисильный документ о душе. Племянник доктора Хардена погиб на войне, и доктор благородно и сдержанно описал историю своего медиумического общения с племянником Косгроувом Харденом.

Доктор Харден не был каким-то научным самозванцем. Это был известный психолог, доктор философии в Вене, доктор правоведения в Оксфорде и недавно — приглашенный профессор в Университете Огайо. В его книге не было ни сухости, ни суеверия. Она отличалась основательностью и серьезностью подхода. Например, в ней было упомянуто, что к автору пришел молодой человек по фамилии Уилкинс и заявил, что покойный был должен ему три доллара восемьдесят центов. Он попросил доктора Хардена выяснить у покойного, как с этим быть. Доктор Харден ответил решительным отказом. Он счел, что такой запрос можно уподобить молитве к святому о возвращении потерянного зонтика.

Мы готовили публикацию девяносто дней. Мы опробовали на первой странице три разных шрифта и, прежде чем выбрать наилучший вариант, заказали пяти баснословно дорогим художникам по два рисунка. Верстку вычитывали не более и не менее как семь корректоров, дабы не дрогнул хвостик ни у одной запятой, не заползла бледнейшая марашка, способная оскорбить привередливый глаз Великой Американской Публики.

За четыре недели до продажи во все пределы отправились громадные ящики с книгами. Только в Чикаго — двадцать семь тысяч экземпляров. Семь тысяч — в Галвестон, штат Техас. По сотне заброшены в Бисби, Аризона, в Редуинг, Миннесота, в Атланту, Джорджия. Когда с большими городами разобрались, по десятку, по два, по три отправились наугад в городки по всей стране — как художник на песке подсыпает из горсти в маленькие лакуны.

Первый завод составил триста тысяч экземпляров.

Тем временем рекламный отдел, работая с девяти до пяти шесть дней в неделю, цветными, прописными, курсивом, полужирным, капителью возгонял интерес к книге — лозунги, заголовки, статьи, интервью, фотографии доктора Хардена, задумчивого, размышляющего, созерцающего; доктора с теннисной ракеткой, с гольфовой клюшкой, со свояченицей, с океаном. Литературные заметки — дюжинами дюжин. Штабеля бесплатных экземпляров уходили критикам в тысячу газет и еженедельников.

Назначен день — пятнадцатое апреля. Четырнадцатого в кабинетах и внизу, в торговом отделе, — напряженное затишье, служащие нервно поглядывают на свободные площади, где вырастут штабеля книг, и на пустые витрины, где опытные оформители будут весь вечер раскладывать их квадратами, курганами и гуртами, кругами, спиралями, звездами и параллелограммами.

Утром пятнадцатого апреля без пяти девять старшая стенографистка мисс Джордан от волнения упала без чувств на руки моего младшего компаньона. С девятым ударом часов пожилой джентльмен с пушистыми бакенбардами à la Дандрири купил первый экземпляр «Аристократии иного мира». Великая книга вышла к читателю.

Через три недели после этого я решил съездить в Джолиет, Огайо, и повидать доктора Хардена. Тот же случай, что у Магомета с горой (или у Моисея?). Доктор Харден был характера стеснительного и предпочитал держаться в тени; надо было поощрить его, поздравить, дабы предупредить ухаживания издателей-конкурентов. Я хотел договориться с ним о следующей книге и вез несколько аккуратно составленных контрактов, которые освободят его от обременительных деловых проблем на ближайшие пять лет.

Мы выехали из Нью-Йорка в четыре часа. В поездках я обычно кладу в чемодан пять-шесть экземпляров моей главной книги и дарю их наиболее интеллигентным с виду спутникам — с расчетом, что таким образом она привлечет внимание какой-нибудь новой группы читателей. Когда подъезжали к Трентону, дама с лорнетом в отдельном купе подозрительно листала свой экземпляр, молодой человек на верхней полке с головой ушел в чтение, а рыжая девушка с удивительно кроткими глазами играла в крестики-нолики на задней обложке своей книги.

Я же дремал. Пейзаж Нью-Джерси незаметно сменился пейзажем Пенсильвании. Мы проехали мимо множества коров, полей и перелесков, и каждые двадцать минут у полустанка появлялся один и тот же фермер на повозке и, жуя табак, задумчиво смотрел на окна вагонов.

Когда мы проехали мимо этого фермера раз десять или пятнадцать, мою дремоту нарушил молодой сосед, издававший тихие крики и мычание и притоптывавший ногой, как исполнитель на большом барабане в оркестре. Я был удивлен и вместе с тем доволен, видя, насколько он увлечен книгой, которую он крепко держал в длинных белых пальцах — «Аристократию иного мира» доктора Хардена.

— Да, — весело заметил я, — вижу, она вас заинтересовала?

Он поднял голову — глаза на его худом лице были такие, какие бывают только у двух категорий людей: у тех, кто верует в спиритизм, и у тех, кто его поносит.

Вид у него был несколько оторопелый, и поэтому я повторил вопрос.

— Заинтересовала! — вскричал он. — Заинтересовала! С ума сойти!

Я посмотрел на него с опаской. Да, ясно было: либо он медиум, либо он из тех ироничных молодых людей, которые пишут юмористические рассказы о спиритах в популярных журналах.

— Изумительное… произведение, — сказал он. — Герой, если можно так выразиться, после смерти был в основном занят тем, что диктовал своему дяде.

Я согласился, что это, видимо, так.

— Ценность рассказа, — заметил он со вздохом, — конечно, зависит от того, там ли находится молодой человек, где он, по его словам, находится.

— Разумеется. — Я был озадачен. — Молодой человек, по всей вероятности… в раю, а не… в чистилище.

— Да, — задумчиво согласился он, — было бы неловко, если бы он находился в чистилище — а тем более если в третьем месте.

Ну, это уже было чересчур.

— В жизни молодого человека ничто не предполагало, что он может очутиться… очутиться в…

— Конечно. Область, о которой вы говорите, — я не имел ее в виду. Я сказал только, что это было бы странно, если бы он очутился в чистилище, а тем более еще где-то.

— Где же, сэр?

— Например, в Йонкерсе.

Тут я вздрогнул.

— Как?

— Если бы он очутился в чистилище, это была бы небольшая оплошность с его стороны… а вот если в Йонкерсе…

— Дорогой мой, — нетерпеливо перебил я, — какое отношение имеет Йонкерс к «Аристократии иного мира»?

— Никакого. Я просто заметил, что, если бы он был в Йонкерсе…

— Но он не в Йонкерсе.

— Да, не там. — Он опять вздохнул и помолчал. — На самом деле он недавно переехал из Огайо в Пенсильванию.

На этот раз я чуть не подскочил — не справился с нервами. Я не понимал, к чему он клонит, но чувствовал: за его словами есть что-то существенное.