Читать книгу "Прайд окаянных феминисток - Ирина Волчок"

И еще этот Бэтээр умеет слушать. И слышать. И правильно понимать услышанное. Это в мужиках качество до того редкое, что, в принципе, можно сказать — вообще не бывает. То есть такие, которые вроде бы слушают и даже иногда что-то слышат, еще встречаются… Но лучше бы и не встречались. Потому что, слушая и слыша, они ведь что-то и запоминают. А потом все это перевирают, переиначивают, выворачивают наизнанку и используют против тебя. И потом уже никто и никогда не сможет им объяснить, что слушают они не собеседника, а свой внутренний голос, а выводы и заключения делают вообще неизвестно на каких основаниях. На основании прогноза погоды. Это называется мужской логикой.

Полинин брат слушал правильно, И слышал правильно. И правильно все понимал. Один раз только задал совершенно мужицкий вопрос:

— А почему Любочка у вас? Ведь это опасно, как я понял. И для нее, и для вас. И для других детей… Для Веры-Нади… и других. Ведь к вам не только Пулька ездит, я знаю. Тоська с Нюськой тоже часто, да? А Любочка у вас! Ее же спрятать надо…

— Любочка не у нас, — спокойно сказала Наталья. Терпение, терпение и еще раз терпение. Он хорошо слушает, просто надо делать поправку на то, что все-таки мужик. — Любочка не может быть у нас, она сейчас в детском санатории. Я же вам только что рассказывала. Это абсолютно все знают. И в детском доме, и в больнице, и в милиции… Все! Как она может быть у нас, сами подумайте… К тому же это было бы противозаконно — укрывательство чужого ребенка без согласия его родителей…Ну, я не знаю, как это может звучать в суде, Киднепинг по-нашему. Представляете? И это повесят на главного свидетеля! Да этот подонок и с меньшими аргументами остался в стороне от гибели жены. А что Любочка заговорит — он не ожидал. А тут еще это наследство бабкино, этого он тоже не ожидал. У него всего четыре дня до суда осталось, потом родительских прав лишат — и все, никакого дочкиного наследства ему уже не видать. Вот он и заметался. Понимаете? А вы говорите, что Любочка у нас. Это было бы просто недопустимо.

Полинин брат немножко похлопал глазами, подвигал бровями, пошевелил извилинами и задал следующий вопрос, на этот раз — вполне разумный:

— Но ведь все эти… ну, быки… они ведь сюда ездят! Они к вам ездят! Значит — ищут Любочку, да?

— Да никто Любочку не ищет, — успокоила его Наталья. — То есть, может быть, и ищут по больницам да санаториям, но там следы так запутаны, что и Моссад не найдет. Они ко мне ездят. Вы что, на самом деле думаете, что быки?.. Какие там быки, Любочкин отец не та фигура, чтобы быков держать. Он вообще никакая не фигура, так, алкаш безмозглый. Как о наследстве узнал — так подрядил придурков каких-то, чтобы меня пугать. Золотые горы пообещал, если суд выиграет… Ну и адвоката какого-то вонючего нашел, тот уже после придурков приезжал, о цене поговорить. Это он в бронежилете был, наверное, придурки его предупредили. Да нет, там ничего серьезного, так, театр абсурда. Наши менты… то есть омоновцы, друзья наши, все поузнавали как следует, всерьез опасаться там некого. Да и они постоянно следят… А что я так разговаривала… ну, про быков и вообще… это для убедительности. Им этот уровень как-то понятнее. И вообще это элемент игры. Серьезные мужские игры, свои правила, свой язык. Придурки. Действует совершенно безотказно, верят буквально на слово. Особенно если под прицелом.

Брат Полины опять похлопал глазами, пошевелил извилинами, кажется, все понял, но на всякий случай уточнил:

— Вы что, правда в них стреляли? И правда попадали?

— А как же иначе? — удивилась Наталья. — Конечно, стреляла. Основополагающий закон педагогики: пообещал — сделай. Не можешь сделать — не обещай… И попадала, почему бы и не попасть… Мишени довольно крупные, а я все-таки мастер спорта. Стыдно было бы не попасть, как вы считаете?

— Да, конечно, — пробормотал Полинин брат, ошеломленно глядя на нее. — Если мастер спорта — то почему бы и не попасть… Так ведь это… уголовная ответственность, а? Покушение на убийство. Или убийство?..

Все-таки он был очень забавный, брат Полины. Таращил глаза, голос понижал, даже оглянулся вокруг: нет ли где поблизости чужих ушей? И все его переживания были написаны у него на лице во-о-от такими буквами: что стреляла — это он принял, как должное, но ведь уголовная ответственность! Покушение на убийство! А Полина может быть замешана! Конечно, она ни при чем, но даже если как свидетель… Ужас! А вдруг кто-нибудь узнает?!

Наталья не выдержала и засмеялась — сильно, до слез. Отсмеялась, вытерла глаза ладонями, полюбовалась его растерянной физиономией и объяснила:

— Я же солью стреляю. Какое убийство? Правда, предупреждаю: первый выстрел — солью, второй — бронебойным. Верят. Понятно?

— Понятно, — недовольно сказал брат Полины. — А как это вы меня с Любочкиным отцом могли перепутать?

— Вопрос по существу, — согласилась она. — Моя вина. Главное — и от близнецов сигнала опасности не было, и менты… э-э-э… омоновцы наши не объявились, могла бы догадаться, что не тот… Но я нервничала сильно, этот вонючий адвокат сказал, что сегодня Любочкин отец из больницы выходит и до суда — на свободе… Вот я и ждала. А какой он из себя — я не запомнила. Во-первых, он совершенно пьяный был, вообще ни на что не похож… подонок. А во-вторых, я тогда сильно не в себе была, думала — убью гадину, прямо вот голыми руками убью… Наверное, убила бы, но просто некогда было — Любочке срочно помощь нужна была, я испугалась сильно, вот и бросила его недобитым.

— И против вас ничего? Никаких обвинений?..

Опять он за Полину боится. Как бы та с уголовницей не связалась.

— Какие обвинения? — возмутилась Наталья. — Во-первых, я защищала ребенка, а во-вторых, он на меня напал! Необходимая самооборона. А что с лестницы свалился — так пьяный был. Подонок. Я ж говорила… Он мне две раны нанес. Режущие. Мог бы вообще зарезать. И что тогда с Любочкой было бы?

Для наглядности она оттянула вырез халата у горла и задрала подол, демонстрируя ему два тонких красных шрама — под ключицей и на бедре, — совсем свежие шрамы, еще даже шелушатся. И чешутся, заразы, как комариный укус. В общем-то, и опасны они были не больше комариного укуса, но впечатление производили нужное — и на ментов, которые этого подонка увезли, и на свидетелей, которые появились потом, и на следователя того… На брата Полины эти шрамы тоже произвели впечатление. Вон как уставился. Опять на лице вся работа мысли отражается: а вдруг вот так, с ножом, на Полину бросятся? Раз уж вокруг такая страшная криминогенная обстановка. Ладно, хватит его пугать.

— Только между нами, — доверительно сказала Наталья, и понизила голос, и оглянулась совсем так, как недавно он. — Это я сама порезалась. О стекло. Когда я на этого подонка кинулась, у него бутылка упала. Ну и разбилась, конечно. А я не обратила внимания, нервничала сильно. Вот и порезалась. Но в протоколе записано, что это он напал. Вы меня осуждаете?

— Мистификация? — нерешительно спросил брат Полины и протянул руку, чтобы потрогать ее шрам на бедре.

Наталья опомнилась, одернула подол, поправила ворот и почувствовала, как огнем запылали щеки. И что за напасть такая — обязательно краснеет в самый неподходящий момент!