Читать книгу "Белая кошка - Холли Блэк"

Как я устал! Хотя поспал же днем и кофе выпил. Все без толку. Еще и объясняй всем подряд про хождение во сне. И никто не верит.

— Это мое личное дело.

Постукиваю по краешку торчащего из карма-па конверта:

— А вот это профессиональное.

Лежу и пялюсь в потолок. Интересно, хватит ли кофе и шоколада? Если и сегодня буду ходить но сне — точно выкинут из школы насовсем. Спать нельзя ни в коем случае. В коридоре возится собака, царапает когтями по паркету, устраивается поудобнее и ложится под дверь.

Как там, интересно, Филип? Ни разу в глаза не посмотрел с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Не то что Баррон. И с сыном никогда не разрешал мне играть. А теперь придется торчать в его доме, пока не вернусь обратно в Уоллингфорд.

— Эгей! — Сэм тоже не спит. — На тебя смотреть страшно. Лежишь и таращишься в потолок. Как мертвый. Не моргаешь даже.

— Моргаю. Просто не хочу засыпать. — Я стараюсь говорить потише.

Сэм шуршит простыней и переворачивается па бок.

— А чего так? Боишься, что…

— Ага.

— Ясно.

Хорошо, что выражения лица в темноте не видно.

— Вот если бы ты сделал что-нибудь ужасное? Такое, что никому в глаза не можешь посмотреть, кто об этом знает?

Почти шепчу. Он меня, может, и не слышит вовсе. И зачем вообще об этом говорить? Никогда ни с кем не говорил на эту тему, тем более с Сэмом.

— Так ты правда хотел спрыгнуть с крыши? Черт, как я не понял, к чему все идет?

— Да нет. Честное слово.

Лежит сейчас небось и думает, что бы такого сказать. Кто меня дергал за язык?

— Ну хорошо. Сделал что-то ужасное. А зачем?

— А ты не знаешь.

Глупость какая-то. Почему не знаю?

Похоже на одну из его настольных игр. Вы на перекрестке. Маленькая извилистая тропинка ведет к горам, а большая — к городу. По какой отправитесь? Словно я персонаж, за которого он играет, но правила больно дурацкие.

— Не знаешь, и все тут. В этом и дело. Не веришь, что вообще на такое способен, но сделал.

Мне правила тоже не нравятся.

Сэм усаживается в кровати.

— С этого, думаю, и следует начать. Должен быть мотив. Если не узнаешь, зачем сделал, наверняка сделаешь снова.

По-прежнему пялюсь в потолок. Почему же я так устал?

— Как сложно быть хорошим человеком, когда точно знаешь, что ты плохой.

— Иногда я совершенно не понимаю, врешь ты или нет.

— А я никогда не вру. — Вот опять соврал.

Всю ночь не спал, поэтому утром торможу пострашному. Только холодный душ и спасает — после него хоть могу одежду нацепить и встретить Валерио. Он вроде выдохнул с облегчением: еще бы — я живой и к тому же никуда из комнаты не делся. С ним Филип. Темные волосы прилизаны, загорелый, в дорогущих черных очках отражается утренний свет, на запястье блестят золотые часы, зубы оскалены в белоснежной улыбке.

— Мистер Шарп, совет попечителей школы проконсультировался с юристами. Если вы хотите вернуться к занятиям — необходима справка от терапевта. Доктор должен подтвердить, что хождение во сне не повторится. Все ясно?

Уже было открываю рот, чтобы сказать: «Да, ясно», но брат, все еще улыбаясь, кладет мне на плечо затянутую в перчатку руку.

— Готов?

Отрицательно мотаю головой и киваю на комнату. Сумки не собраны, везде валяются учебники, кровать не застелена. Да уж, явился наконец, неплохо было бы поинтересоваться моим здоровьем. Все-таки чуть с крыши не упал. Явно же что-то не так.

— Помочь?

Интересно, заметил ли Валерио, какой у него голос напряженный? В нашей семье считают: нельзя показывать простачкам уязвимые места. А простачки — это все, кто не из нашей семьи.

— Да нет, порядок.

Достаю из шкафа холщовую сумку.

Филип поворачивается к коменданту:

— Спасибо большое, что позаботились о брате.

Валерио, похоже, дара речи лишился от удивления. «Позаботились» — не совсем точная формулировка: всего-то позвонил пожарным, чтобы меня с крыши сняли.

— Для нас это было таким…

— Самое главное, он не пострадал.

Я закатываю глаза и принимаюсь запихивать в сумку вещи: грязная одежда, айпод, учебники, домашние задания, маленькая стеклянная статуэтка кошки, флешка со всеми школьными работами. Слушать даже не буду, о чем они там треплются. Всего пара дней. За пару дней я справлюсь.

По дороге к машине Филип оборачивается ко мне:

— Что же ты ведешь себя как идиот?

Пожимаю плечами. Удалось ему все-таки меня зацепить.

— Я думал, что уже достаточно вырос.

Брат достает брелок с ключами и снимает «мерседес» с сигнализации. На пассажирском сиденье бардак — скидываю стаканчики из-под кофе на пол, прямо на смятые распечатки дорожной карты.

— Ты, надеюсь, хождение во сне имеешь в виду? Потому что вырос ты или не вырос, а идиотом так и остался.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Гоняю по тарелке брюссельскую капусту. Напротив, в детском креслице, плачет малолетний племянник, Маура дает ему какую-то холодную пластиковую штуку погрызть. У жены Филипа синяки под глазами. Всего двадцать один, а на вид старуха.

— Одеяла на диване в кабинете.

На пластиковой столешнице разбросаны бумажки, шкафы заляпаны жирными пятнами. Мне хочется сказать Мауре, чтобы не волновалась, что я сам все сделаю, у нее и так забот хватает. Но вместо этого говорю: «Спасибо».

Одеяла-то уже постелены. Лучше просто поблагодарить и не связываться с Филипом. И вообще лучше держать язык за зубами. В кухне, к примеру, жарко, почти дышать нечем, но я молчу. Прямо как на тех каникулах, когда духовку не выключали весь день, или как в тот раз, когда готовили индейку, а папа сидел за столом и курил сигариллы — длинные тонкие сигарки, от них еще пальцы делаются желтыми. Я их иногда покупаю и жгу в пепельнице, если тоскую по нему особенно сильно.

А вот сейчас скучаю по Уоллингфорду, по тому воображаемому парню, которым я так удачно прикидывался.

— Завтра приезжает дед. Хочет, чтоб ты помог ему с уборкой в старом доме. Говорит, для мамы — она же скоро выйдет.

— Не думаю, что ей такое понравится. Она вообще не любит, когда роются в ее вещах.

— Деду скажи, — вздыхает Филип.

— И я не хочу туда ехать.

Речь о большом старом доме, где я вырос. Он под самую крышу забит всякой всячиной. Родители каждое лето колесили по стране, мошенничая напропалую, и не пропускали ни одной распродажи ненужных домашних вещей. Мы обычно в это время жили у дедушки в Сосновой Пустоши. Когда умер отец, в доме скопилось столько хлама, что в комнатах, чтобы пройти, приходилось прокладывать туннели.