Читать книгу "Подземная железная дорога - Колсон Уайтхед"

Обед отменили по случаю грандиозного субботнего ужина, который ждал впереди. Запахи, поднимавшиеся над костровыми ямами, манили к себе учеников. Свиные туши, жарить которые начали с прошлой ночи, распространяли аромат по всей округе, так что не одному человеку во сне привиделось обильное застолье, закончившееся разочарованным пробуждением с пустым желудком. Томиться предстояло несколько часов. Кора и Молли присоединились к голодной толпе.

Над сильно дымившими углями из свежесрубленных стволов молодых деревьев висели две свиные туши, нанизанные на длинные жерди. Главным костровым был Джимми. Его отец, вывезенный с Ямайки, передал сыну огненную премудрость маронов. Джимми тыкал пальцами в подрумянившийся свиной бок, ворошил угли, крадучись двигался вокруг костровых ям, приглядываясь к огню, словно к партнеру по борцовской схватке. На ферме он был одним их самых старых жителей, имевший в прошлом Северную Каролину с ее зверствами, и по причине всего двух оставшихся во рту зубов мясо предпочитал такое, чтобы во рту таяло.

Один из его подручных тряс в руках кувшин со смесью перца и уксуса, потом поманил к себе вертевшуюся возле костровой ямы девчушку, и она под его руководством принялась обмазывать метелкой свиную тушу изнутри содержимым кувшина. Брызги падали на угли в яме. Вырвавшиеся оттуда султаны белого дыма заставили толпу отпрянуть, а девочка весело взвизгнула. Угощение готовилось славное.

Кора с Молли торопились домой. Как и большинство служб на ферме, первые бревенчатые хижины жались к восточному краю. Их возводили в спешке, когда никто толком не знал количества будущих обитателей. Люди прибывали из разных краев, в каждой невольничьей деревне строились по-своему, так что первые дома по форме получились очень разными. Те, что возвели позднее, после уборки урожая, отличались бо́льшим единообразием: типовые домики с комнатами попросторнее, – и распределялись по территории более равномерно.

С того времени, как Гарриет вышла замуж и съехала, Кора, Молли и Сибил остались единственными обитателями, разместившимися в двух задних комнатах. Вообще-то каждый дом предназначался для трех семей. Порой в Кориной комнате ночевал кто-то из новоприбывших или приезжих, но по большей части она спала там одна, а две другие койки пустовали.

Это был еще один невероятный подарок, уготованный для нее на ферме Валентайнов после всех ее узилищ: отдельная комната.

Сибил и Молли очень гордились своим домом. Они побелили его известью, которую чуть подкрасили розовым. Просторная гостиная звенела от солнечного света, плясавшего на желтых стенах с белым бордюром. Весной и летом ее украшали полевые цветы, но и по осени в гирляндах золотистых и багряных листьев она была чудо как хороша. Окна обрамляли фиолетовые шторы. Парочка живших на ферме столяров то и дело снабжала их какой-никакой мебелишкой – оба мастера неровно дышали к Сибил и, желая заглушить тоску по равнодушной к их воздыханиям красавице, работали не покладая рук. Пол устилал ковер из крашеной мешковины, Кора ложилась на него, когда у нее начинался приступ головной боли. Через открытую входную дверь в гостиную врывался сквознячок, и от свежего воздуха становилось легче.

Поднявшись на крыльцо, Молли позвала мать. Запах отвара сарсапарели – его Сибил готовила для своих снадобий – перебивал аромат жареного мяса. Кора прямиком направилась к креслу-качалке, с первого же дня с молчаливого согласия Молли и Сибил считавшемуся ее законным местом. Это творение не самого рукастого обожателя Сибил немилосердно скрипело, и, как подозревала сама Сибил, мастер сделал его таким намеренно, чтобы громким скрипом напоминать даме сердца о своей любви и верности.

Сибил вышла из кухни, вытирая руки о передник.

– Джимми сегодня раздухарился не на шутку, – сказала она, сглатывая голодную слюну.

– Я тоже жду не дождусь, – отозвалась Молли.

Она открыла сосновый сундучок у очага и достала оттуда недошитое лоскутное одеяло, которое им предстояло непременно закончить до ужина.

Работа закипела. Коре почти не случалось держать в руках иголку со времен побега Мэйбл, ну разве что дырку зашить. Кое-кто из ее товарок по хижине Иова пытался научить ее рукодельничать, но безуспешно. Сейчас, как и на уроках Джорджины, она наблюдала, как работают остальные, и делала то же самое. Вот она вырезала из ткани птичку, кардинала с красным хохолком, выглядевшего так, словно его подрали собаки. Сибил и Молли ее нахваливали – им очень хотелось увлечь ее своим занятием, – но одеяло не задалось. Кора утверждала, что ватин кишит блохами. Швы сборили, концы лоскутков не желали сходиться к краю, словно обнажая подноготную ее искривленного сознания: все шаляй-валяй, все наспех, главное – успеть воткнуть флаг в неведомую землю. Ее так и подмывало бросить эту затею, но Сибил была непреклонна:

– Дошьешь, тогда берись за что-то новое. Но сперва дошей.

В проповедях о том, что упорство и труд все перетрут, Кора не нуждалась, однако пришлось опять корпеть над одеялом.

Сибил была старше Коры на двенадцать лет. В одежде она казалась хрупкой, но Кора понимала, что это – результат благотворных перемен, вызванных прекращением работы на плантации. В новой жизни ей требовалась сила иного рода. Вся фигура Сибил излучала нацеленность, словно живое копье, сработанное из того, чему от роду суждено было гнуться, но уже никому не согнуть. Ее хозяин был чудовищем. Она рассказала Коре: табачный плантатор, который каждый год тягался с соседями, у кого урожай выше, проигрывал, а от проигрыша зверел.

– Света белого не видели, – вздыхала Сибил, погружаясь мыслями в былые невзгоды.

Молли тут же подходила к матери, забиралась к ней на колени и прятала лицо у нее на груди.

Все трое какое-то время шили молча. Со стороны костровых ям долетали восхищенные вопли, которые следовали всякий раз, когда подрумянившиеся туши поворачивали над огнем. Кора была не в состоянии сосредоточиться на том, где и почему напортачила. Безмолвное зрелище материнско-дочерней любви всегда было для нее потрясением. Девочка без единого слова просила поддержки, и мать мгновенно откликалась, направляя ее жестом, кивком, мимикой. Кора не привыкла к домашней тишине – на плантации Рэндаллов любое действие непременно сопровождалось криком, плачем или хотя бы вздохом, – но и само материнское участие было ей в диковинку.

Сибил бежала, когда Молли было всего два года, и всю дорогу тащила девочку на себе. По деревне поползли слухи, что хозяин, влезший в долги из-за неурожая, намерен продать часть невольников. Сибил собирались выставить на торги. Той же ночью она бежала по благословению полной луны, осветившей дорогу в чаще.

– И Молли, – рассказывала Сибил, – не издала ни звука. Она понимала, что нас ждет.

Оказавшись в Пенсильвании, они рискнули попросить приюта у чернокожего фермера, чье хозяйство было в трех милях от границы штата. Он накормил их, понаделал для малютки Молли игрушек и через нескольких посредников вышел на связь с агентами подземной железной дороги. Потом недолгое пребывание в Массачусетсе, где Сибил служила у модистки в Вустере, а после они с Молли добрались до фермы Валентайнов в штате Индиана, где их уже ждали.