Читать книгу "Путилин и Петербургский Джек-потрошитель - Роман Добрый"

— Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! — воскликнул испуганно граф. — Ведь это скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным?

— В случае чего, ответственность я приму на себя. Впрочем, если вам не угодно, мне остается покинуть вас.

— Хорошо! — с отчаянием махнул рукой старый граф.

Через час перед его замком остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок — и он вышел из замка обратно.

Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.

Ночная процессия

Два багровых высоких факела и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по мрачным, длинным коридорам. Тут царил такой зловещий густой мрак, что этого света едва хватало только на то, чтобы не споткнуться, не удариться о стены коридора.

Вслед за двумя фигурами в черных рясах шел высокий, худощавый человек, за ним, попарно, шесть лиц.

— Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие, — раздался под мрачными сводами резкий, властный голос.

— Что делать, ваша эминенция. Sic Deus vult. Так хочет Бог.

— Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?

— Пока еще нет. Misericordiae causa… ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления rpеxa не торопились сообщать ему заранее.

И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.

Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.

— Осторожнее, ваша эминенция, здесь так скользко, — послышались вкрадчиво-льстивые голоса.

Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.

Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей, отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.

Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.

— Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! — прозвучал опять тот же резкий голос.

Страх и тревога послышались в нем.

— Вода ведет свою проклятую работу. Она просачивается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция, они еще так крепки, так надежны, опасности нет никакой.

— Да, это было бы большим несчастьем, большой потерей для нас.

Ноги хлюпали в воде. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее изумительно похожей на кровь.

Летучие мыши с протяжным свистом крыльев проносились над головами идущих.

— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-го костела иезуит.

Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.

— О, это — неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. — А вы бы — liquor monacnorum?..[5]

Тот сокрушенно покачал головой, закутанной в капюшон сутаны.

Стало суше, светлее.

— Мы подходим. Amen.

Последняя ночь осужденного

В маленькой низкой камере со сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла.

В камере метался высокий, стройный молодой человек.

Это сын графа, Болеслав Ржевусский.

Его бледное лицо было искажено невыразимой мукой… Порой он в отчаянии заламывал руки — и из его груди вырывались крики, в которых звучало столько тоски, столько страха и гнева.

— Как они смеют! Как они смеют!

Бешенство овладевало им. Он бросался к железной двери и принимался что есть силы колотить в нее руками и ногами.

— Пустите меня! Вы — преступники, палачи — слышите ли вы меня?

Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался от него.

Через толстые прутья железной решетки на него глядела своей страшной массой мутная вода.

— Господи! Да где же я? И что со мной?

И вдруг ему вспомнились рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах даже под Вислой.

Значит, это правда? Значит, он действительно попал в страшные лапы иезуитов, и угроза смерти, к которой они приговорили его, — не шутка, а лютая, зловещая правда?

Холодный ужас объял его душу, пронизал все его существо.

Смерть… Почему? За что? Смерть — в его годы, когда весь мир развертывается перед ним во всех своих чудесных дарах… Когда он любит, любим, молод, силен, красив, знатен…

— О, нет, нет! Этого быть не может. Я не хочу умирать, я не могу умереть! Неужели всемогущий Бог может допустить совершиться такой вопиющей к нему несправедливости?!

И вспомнились ему угрожающие слова:

«Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам…»

Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог?

«Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы» — погребальным звоном гудит в его ушах приговор его судей-палачей.

Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал. Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться.

— Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе… Вот уже у самых дверей его каземата.

Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.

С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояли несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.

— Так как вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника, — донеслось точно откуда-то издалека до несчастного молодого графа.

Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.

— Что это… Что это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.

— Сын мой! — начал торжественным голосом старый монах-иезуит. — Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.

— Что?! — дико закричал граф.

— Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.

— Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы — палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить!